– Я помню, как попал в этот кабинет, – тихо сказал Полуярцев. – А ты напрасно вспомнила об этом именно сейчас. Я и сам давно уже не пустое место, знаю дело.
– Конечно. И тебя ценят.
– Да, меня ценят! Лена, я не собираюсь сейчас обсуждать тему моих служебных перспектив. У меня мать умерла, а ты со своими пустяками.
– Да, тебя ценят. Больший специалист в деле народного просвещения: после пединститута ни единого дня не преподавал.
– Каждому – свое. Откуда ты знаешь – может, именно к школе меня близко нельзя подпускать. А организовывать процесс – совсем другая работа.
– Конечно, другая. Кто же спорит! Для нее пединститут совершенно не нужен.
– Дался тебе этот пед! По-твоему, меня совесть должна мучить? Я что, грабежом занимаюсь или мошенничеством? Государственная служба у нас – пока совершенно легальный род деятельности.
– Вот именно, пока. Вскоре могут и запретить.
– Лена, это у тебя шутки странные, а не у меня – знакомые.
– В каждой шутке есть доля… – Лена неопределенно покрутила в воздухе тонкими длинными пальчиками. – У нас ведь всегда с плеча рубят. Ведь распустили в семнадцатом полицию как инструмент царского режима. А после следующей революции возьмут и вас распустят.
– Где ты увидела следующую революцию?
– На горизонте, где же еще. А ты со своей руководящей высоты уже совсем ничего не замечаешь? Ты все еще не уловил алгоритм русской истории? Рост давления в чугунном котле, взрыв перегретого пара с обрушением государства, постепенное нагнетание в заклепанный котел нового пара, до очередного взрыва и обрушения. Думаю, нам уже недолго осталось.
– Лена, ты Лимонова начиталась?
– Нет, Маркса с Лениным. После них ничего нового не придумали.
Полуярцев раздражался необходимостью вести непонятные разговоры в день смерти матери и обвинял близких в происходящем. Последний выпад жены он так и воспринял – как попытку вывести его из душевного равновесия в самый тяжелый момент его жизни. Он молча встал и вышел прочь из комнаты, затем из другой, и шел так до тех пор, пока не оказался на улице.
Андрей Владимирович стоял на крыльце в домашних туфлях и лихорадочно курил, бросая короткие взгляды на пляшущую в пальцах сигарету. Вороны галдели высоко на деревьях, сумрачное небо лежало на самых макушках крон, резкий порыв ветра поднял с земли стаю опавших желтых листьев и бросил их в лицо курильщику, словно тоже желал продемонстрировать свое презрение.
Мать стала знакомить его с "девушками из приличных семей" сразу после института, когда юный Полуярцев, минуя армию, попал в качестве материнского протеже на гражданскую службу. Невесты возникали ненароком, как бы случайно, в совершенно неожиданных ситуациях. Никогда от Андрея не требовалось установить контакт с той или иной девицей в видах женитьбы на ней. Просто его вели в гости, поскольку люди пригласили, и неудобно отказываться, а у хозяев вдруг объявлялась дочка на выданье, в самом соку, хихикающая и краснеющая по пустякам, играющая на фортепьяно и даже поющая под собственный аккомпанемент. Однажды его позвали установить компьютер и подключить Интернет в семью, не имеющую мужчин, зато могущую похвастаться дочкой-интеллектуалкой в трогательных очках и с длинной косой, которой срочно требовалось подготовить к сдаче не то курсовую, не то дипломную работу. Чаще всего против него использовали английский язык. Вызванный для консультации и разъяснения трудных для перевода мест в подлежащих сдаче "тысячах", Андрей оказывался один на один с пытливой студенткой, которая, невинным тоном задавая вопросы по тексту, наклонялась вперед и прижималась к нему теплым упругим бюстом. Полуярцев не возмущался, но удивлялся каждый раз неуемному стремлению противоположного пола к замужеству. Ему казалось, что для женщин институт брака не хранит никаких преимуществ, а одни только бесчисленные лишения и ограничения.