Со смертью Серко слава низовых казаков надолго померкла, и запорожцы уже не играли никогда такой выдающейся роли в истории Южной России, какую они играли при своем знаменитом кошевом. В Сечи выступили другие вожаки, менее сильные и менее предприимчивые, чем Серко. Зато на Украине и в Москве, после Самойловича, царей Алексея Михайловича и Федора Алексеевича, напротив того, явились выдающиеся деятели, каковы гетман Иван Мазепа и в особенности царь Петр Алексеевич. Мазепу запорожцы ставили наряду с Хмельницким и сложили на этот счет поговорку: «От Богдана до Ивана не було гетьмана». Оттого все попытки запорожцев после смерти Серко составить себе независимое положение и играть прежнюю роль оканчивались одними неудачами. Запорожье по-прежнему «шаталось» между Россией и Польшей с одной стороны и Крымом и Турцией с другой, ища везде точку опоры для своей политической независимости. Разница была лишь в том, что в прежнее время запорожцев боялись и заискивали везде, теперь же их только терпели и пользовались ими лишь в крайней необходимости.
В ноябре, после смерти Серко, в Сечь прибыл с царским жалованьем запорожскому войску посол Бердяев и, вышедши в раду, говорил казакам, чтобы они не думали делать того, о чем замышлял Серко, и присягнули бы на верность русскому царю. Запорожцы, приняв жалованье, в присяге послу отказали: «Для чего нам присягать? Мы великому государю не изменяли и изменять не хотим, а сукон прислано нам мало, поделиться нечем, не будет на человека и по пол-аршину: на Дон великий государь посылает денег, сукон и хлебных запасов много; мы против донских казаков оскорблены». Присутствовавший на войсковой раде посланец гетмана Ивана Самойловича, Соломака, слыша те речи запорожцев, заметил: «Гетман обещается присылать вам хлебные запасы, пошлите только ему сказать, сколько вам в год надобно, и денег будет присылать, из тех, что сбираются с аренд».
После этого стал говорить сам кошевой атаман Иван Стягайло: «Хотите ли вы или не хотите великому государю присягу дать, а я от себя дам, потому у бывшего кошевого атамана Ивана Сирка с гетманом Иваном Самойловичем была недружба и непослушание, и войску было худо, государева жалованья и от гетмана хлебных запасов не приходило много лет». «Есть за что присягать! К вам, старшим, прислано государево жалованье большое; вы и в Москву посылали бить челом себе о жалованье, а чтоб войску было жалованье, о том челом не били». Несмотря на такое заявление, кошевой Стягайло все-таки выказывал готовность на присягу царю и направился было для этого в сечевую церковь, но казаки заступили ему дорогу и не пустили. Всех больше шумел и протестовал войсковой писарь Петро Гук, не получивший из Москвы никаких подарков. Но это произошло вследствие простого недоразумения: в Москве не знали, что Быховец был старым писарем и вместо него давно уже выбран был Петро Гук, оттого последнего и не включили в реестр лиц, которым определены были подарки. Через ночь настроение Гука изменилось, и на раде, происшедшей следующим днем, после заутрени, он стал убеждать казаков присягнуть на верность русскому царю, и казаки послушались писаря и поцеловали крест в сечевой церкви. По возвращении царского посла в Москву в Сечь было отправлено еще 50 половинок сукон для войска и особое жалованье для Гука