Форточки окон больничного барака, затянутые марлей, не были надёжным препятствием настырному комарью. Никакими средствами оградить жилые помещения от таёжных кровососов не было никакой возможности. И что самое ужасное, эти паразиты не отличали охрану от охраняемых. Воздух, насыщенный запахом хвои и унылым звоном, наводящим ужас на всех теплокровных, был неподвижен. Парило. По всем признакам приближалась гроза.
Илья Григорьевич зашел навестить Трофимова. Поместил он его в небольшую коморку, где обычно ночевал сам в ночи дежурства по лазарету.
— Здравствуйте, полковник. Как вы себя чувствуете?
— Добрый день, Илья Григорьевич. Благодарю вас. Лучше. Я ваш должник дважды.
— Пустяки. Не стоит благодарности. Это моё ремесло.
— Подлечусь и пойду, как все, на общие работы. И потом, прошу вас, Илья Григорьевич, не называйте меня полковником. Меня зовут Иваном Меркурьевичем.
— Значит отказываетесь от моего предложения. Жаль. Если вам неприятно, я, Иван Меркурьевич, впредь вас не буду называть полковником. Ваше самопожертвова-ние мне не понятно. Ради кого и ради чего вы собираетесь идти на общие работы? Санитар в больничном бараке советского концлагеря достаточно тяжёлая работа. Вам ведь не 20 и даже не 40 лет. Я не «леплю» вам «туфту». Вы действительно не настолько здоровы, чтобы идти на общие работы. Вы хотите пораньше отправиться к праотцам? Это никто не оценит. Мазохизм? Не похоже. Я понимаю ваше душевное состояние. Вы не допускаете мысли, что идеология и политика вашей партии может быть ошибочна. Вы допускаете, что вы, честный партиец, не можете доказать свою невиновность. И приносите себя в жертву ради высшей правоты партии. Мне кажется Отто Карлович, сохраняя вам жизнь, именно эту пси-хологическую коллизию предполагал. Почему вы должны доказывать свою невиновность?
— Потому что у партии нет времени заниматься буржуазным юридическим крючкотворством. Это может себе позволить гнилая буржуазная демократия. Превен-тивное интернировапние потенциально вредных элементов есть истинно революционное, оперативное решение.
— Вы не допускаете, что коллективный партийный разум может быть не прав. Вы считаете, что этот разум есть наиболее рациональным законодателем и исполни-телем. Ведь это то же, что идеальный просвещенный абсолютизм. Но вы, даже теоритически, отказываете идее доброго царя, не так ли?
— Так. Но при чем здесь добрый монарх и революционная целесообразность, одобренная коллективным разумом партии?