Вася Козунеткин потёр рукавом латунный бок пузатого туляка.
«Щас солнышко-то выйдет из-за построек — засияет золотом, не смотри, что латунь, — подумал Козунеткин, — прошелся ещё тряпочкой по фирменному клейму «Придворного фабриканта Николая Ивановича Баташова». — Вот мы и медальку, и клеймо почистим… Кто понимает, конечно, заметит…»
Самовар сей Вася раздобыл в родной деревне на чердаке у соседки, бабушки Маши. С «Бабманиным» внуком Борькой дружил с детства, но потом пути одногодков разошлись. Вася в Москву поехал учиться на художника, а Борька пошел первую ходку мотать в места, как их прозывают, не столь отдаленные. Подговорили алконавты мальца грабануть местный магазин.
— Чего, мол, тебе, паря, — много не дадут, если и пымают, от армии откосишь, «университет» окончишь, если дураком не будешь, там всему научат… Смотри, в магАзине бери тока белую…
Борьку поймали.
К нынешнему времени осталась Бабманя одна, — разметала жизнь деточек кого куда, и Боренька, внучек любимый, пропал в «университетах».
Вот только Васенька соседский заходит навестить, когда в деревню приезжает. Выучился один из всей деревни на художника. В самой Москве живёт.
«Это он в деда своего Митрия, видать, пошёл. Тот бывало всё красит да красит, — вон избу-то как разрисовал…» — размышляла Бабманя, глядя из своего окошка на приехавшего в очередной раз Васеньку-художника. — Зайдет, наверное, соседску бабку проведать».
Вася и зашёл. Помнил он, что любили они с Борькой в детстве забираться на бабушкин чердак и исследовать там разные закоулки, ворошить сундук с тряпьем. «Бабкино приданое», — говорил Борька, тягая из сундука сорочки, фартуки, ленты какие-то. А в дальнем углу, под самым скатом мерцал тусклым боком огромный самовар.
— Эй, Бабманя! Жива тут? — крикнул Вася с порога.
— Заходи, Васенька, заходи… Жива, не берет к себе Господь.
— Живи, чего ты туда торопишься. Успеешь ещё.
— Да устала чего-то. Как твои дела? Смотрю — справный ты, сынок, молодец. Водку-то не пьёшь?
— Не, не пью, так если когда в праздник махну.
Тут Вася слукавил, — любил он махнуть и без праздника.
— Ну, в праздник можно, а так-то не пей, Васенька, её проклятушшую. Из-за неё вся деревня, почитай, вымерла. Зимой никого нет, мы с Галиной двоемя тута сидим. Никому не нужны.
— А с другой стороны — хорошо, никто не мешает, тишина.
— Не думала я, Васенька, что так-то буду жить. Нам в комсомоле всё светло будущее обешшали.
— Они наобещают, слушай больше.
— Дак верили.
— А у тебя, Бабмань, по-моему, иконок никогда не было.
— Не было, Васенька, я ж комсомолка, каки иконы, я и родительские-то, дура, выбросила.