Обратимся опять-таки к известному примеру: к предполагаемому пифагореизму Платона. Этот пифагореизм впервые упоминается Аристотелем, который видит в Пифагоре предтечу платоновского учения об идеях, что, с точки зрения Аристотеля, облегчает опровержение подобной доктрины. Несколько веков спустя, в начале христианской веры, интерпретация Платона в духе пифагореизма снова получает распространение; она отвечает желанию особо отметить эзотеричность творчества Платона, связав его с Таинствами (наложив на него печать "загадочности"), и, кроме того, объяснить интерес, проявляемый этим философом к современным ему математикам. Но совершенно ясно, что как в первом, так и во втором случае "пифагореизм" Платона есть, прежде всего, предмет интерпретационного конструирования, из которого невозможно извлечь никакой достоверной информации касательно реального влияния Пифагора или пифагорейцев на Платона.
Наконец, следует подчеркнуть, что наше понимание греческого философского мира в какой-то мере зависит от переводов. Оно зависит, в первую очередь, от перевода греческой философской лексики на латинский язык. Определенные эпохи истории греческой философии известны нам только через свидетельство латинских авторов (например, наш основной информатор относительно истории Академии - Цицерон); предлагаемый ими перевод греческих терминов часто вызывает сомнения, но именно его нам пришлось усвоить: так, physis переводится как natura, что по-французски мы тоже передаем словом "nature"; enargeia - как evidentia (французское "évidence"[2]); eylogos - как probabilis (французское "probable"[3]), хотя буквальный перевод скорее должен был бы закрепить за eylogos значение "разумный", "обоснованный". В целом, ни один из этих латинских переводов не сохраняет этимологическую подоснову переводимого греческого термина. И, наконец, сегодняшние читатели в подавляющем большинстве зависят при чтении древних текстов от их переводов на тот или иной современный язык. А переводы эти сталкиваются с целым рядом специфических проблем, вплоть до невозможности перевода некоторых терминов, передачи отдельных случаев игры слов и отражения важных стилистических моментов.
Итак, причины, делающие невозможным непосредственный контакт с греческим текстом, связаны с материальными параметрами текста (его носитель и язык) и с историей его передачи. Этими причинами объясняется тот факт, что мы почти лишены возможности, не подвергаясь огромному риску, некритично принимать текст таким, каков он есть, или таким, каким он представляется. Сомнения относительно природы текста влияют, вызывая как бы цепную реакцию, и на само наше понятие об античном "авторе", и на нашу концепцию развития древней философии. Действительно, проблемы, сопряженные с критикой источников, вводят нас в область двух категорий серьезнейших трудностей, касающихся: