Меж двух изгородей стоял стрелец, вооружённый скорострельной пищалью.
Вышли мы однако не на саму полянку, а чуть в стороне, за плотными зарослями ивняка. Я немного приподнялся, вглядываясь в эту огороженную поляну. Все было без изъяна. Стражник жив, изгородь цела, разве что рядом болотница стояла. Но она безвредная совсем. Ну, строит глазки воину, так и тот не против, а даже рад лясы точить с бесстыжей блудницей.
— Что здесь не так? — резко обернувшись к начальнику штаба, спросил я. Тот вздохнул и выпрямился, а потом замер и облизал губы. Глаза его заблестели, как у кота при виде мыши.
— Ну… так… — начал он, став водить рукой в воздухе, словно забыл речь, неотрывно глядя на блудницу, — девка.
— Ну и что? — нахмурившись спросил, я. — Эка невидаль.
— Ну так нельзя ей здесь, да еще в таком виде.
— В каком?
— А что она голая? — вдруг взорвался стрелец, — здесь пост между прочим. Часовой службу нести не может.
— А-а-а… вот оно что, — произнес я, а потом вышел из зарослей и направился к посту.
Болотница увидела меня и попятилась.
— Подь сюды! — громко позвал ее я, — Сюды, говорю, дура!
— Яробор, свет очей наших, — все так же пятясь, промямлила девка и втянула голову в плечи, аки заморская чуряпаха.
Я выставил предел раскрытую ладонь, и девку, что только ойкнуть успела, моя сила дёрнула ко мне. Пальцы сжались на тонкой белой шее, заставав девку захрипеть.
— Хоть шаг ближе подойдёшь к этому месту ближе, чем на полверсты, голову оторву. Иди подстилкой другом месте валяйся.
Я повернулся к подбежавшему ко мне начальнику штаба.
— Может ей сейчас голову оторвать? Все одно ее только могила исправит. Её и утопили то за блуд в трясине.
Вояка, пялась на белы груди и крутые бедра, покачал головой.
— Не… Ну зачем голову-то?
— А зачем ей голова? У ней ума и так нет, у дуры этой.
— Не, не надо, — ответил он.
— Ну тогда сам воспитывай, — произнёс я, а потом швырнул девку прямо в руки начальника штаба. Тот подхватил болотницу, да так и замер. Мне стал слышен стук его сердца. Болотница, хоть и дура, а состроила себе морду невинно обиженной девственницы и захлопала глазками в объятиях мужика. Все бабы так умеют с самого рождения, и смерть их ничему другому не научит. Лады, пусть сам с ней мается.
Я посмотрел вдаль, а потом снова призвал туман. Надо за Лугошей приглядеть, а то вдруг её кто обидеть решил, а она о скромности и пожаловаться не решит, все будет прятаться по углам.
Я шагнул в послушную пелену, оставив воеводу с новыми хлопотами. Впереди была река с омутом, оттуда раздавались девичьи голоса. Один Лугошин, а второй незнакомый, но холодный как ключевая вода. Я осторожно шагнул, а потом спрятался за толстой сосной, вслушиваясь разговор.