— Он сам виноват! — вырвалось у меня. Глупо пред ней оправдываться, да слова сами потекли. — Я как лучше хотел! Нашёл, спросить надо было!
— Он не просился к тебе в услужение, — тихо произнесла Лугоша. — Ты силой его взял. Мне стража тайная приходила, покуда тебя не было, обо всех вопрошала. А я им про Антона ничего не сказала, и про Ивана с Настасьей, и про Андрея. Сказала, что не моё сие дело, я лишь дуроцка деревенская. Я думала, ты изменишься, а ты как был чёрной тварью, так и остался. Ты с демоницей одного поля ягода. Ты с ней ссору затеял, ты и виноват во всем.
— А и что?! Не лекарь я! Сделанного не воротишь! — снова вырвалось у меня. Я шагнул к ручейнице, а она вновь отступила. — Не в моих силах людей лечить. Не умею. Я только зверей могу менять. И не пойду к людям на поклон! Хоть сам сдохну, а к людям на поклон не пойду!
— Сама пойду, — ответила Лугоша, и не вернусь более. — В город подамся.
— Без ручья своего?!
— А что мне руцей? Другой найду.
Я опустил взор. Внутри тяжким камнем упало горе. Зверем снова стать? Может и к лучшему это? Будут на меня охотиться, повесят в конце концов шкуру на стену. А если нет? А и того хуже, опять один многие тысячи лет. Без Лугоши, без ее слов ласковых, да очей серых, что добром и светом сияют получше, чем иного ангела.
Глаза смотрели в траву под ногами. Но к людям на поклон? Они же ничтожные пылинки пред моими тысячелетиями, пред моей силой.
Без Лугоши.
Глаза смотрели в землю, а ноги сами сделали шаг, словно каменные были. Один шаг, другой. А потом встал предо мной туман. Колючий, как никогда, словно через ежевику продирался я сквозь него, да долго-долго. Царапали мне его незримые колючки не тело, но саму душу.
А следом за мной летел клок земли, вырванный с корнем и несущий на себе, как на волокушах, чуть живого Ивана.
Туман выпустил у поляны, где пёс цепной жил со своими соратниками. Я обвёл глазами всех, кто был. Самого пса не нашёл. Лишь немёртвые отроки, несколько волков да странное существо, от которого тянуло искренностью, честностью и непонятным мне чуждым добром.
Из будки, что на колёсах стояла, вынырнул домовой, замерев с хмурым прищуром. Слаб он силой был, а в годах… Я чуял даже не тысячелетия, а сотню тысяч лет, прошедших мимо него. Сотню тысяч раз птицы улетали на юг, а потом вертались в свои края. Десять тысяч поколений людей сменялось у него на глазах. Тьма несчётная восходов и закатов.
— Здравствуй старче, — тихо произнёс я, а потом начал неглубокий поклон. Чуть склонившись замер. А может не надобно? Может вернуться? Надо!