...И домой возвращался под утро. Пан Мартын смехом заходился, когда Барнук смущенно объяснял, что в часах кончился завод.
Так и сложилось, что башенные часы в Збышове не прижились, и тосковать по ним не с руки было. А вот пушку хронометрическую иметь было бы хорошо! Особенно когда надо по враждебному соседу зарядить от полноты души. К несчастью, збышовцы помнили, как во времена французской войны возле села схлестнулся какой-то русский полк с заблудившимся отрядом голодных тирольцев князя Шварценберга. И пушки тогда так стреляли, что отсчитывать время по ним было ну совсем невозможно! Артиллеристы безбожно сбивались с ритма и палили в белый свет как в копеечку. Так что и по пушкам определять время как-то душа не лежала.
Ярина перемотала пану Станиславу набрякшую дыню поперек лба холщовой анучиной, длинной и вонючей. Посмотрел в зеркало пан Станислав на ее радения и обомлел, потому что в этой обмотке сподобился образом на янычара в пудовой чалме. Янычар турецкий и есть. И крючковатый костыль вместо ятагана под мышкой. И грудь гордо впала, что изнанка обода. И тик на щеке величественно отбивает секунды, как барабанная дробь.
Щур-Пацученя заглянул в спальню полюбопытствовать, как мучается Пармен Федотович. Кувшинников услышал скрип половиц, приоткрыл хмельные глаза и уставился на пугало чудо-юдовское:
— Султан Махмуд? Прочь! Не изменю вере православной!
— Ваше благородие, евреи сейчас придут. Вставать будете?
— Ох, Махмудушка, пакостно мне. Видеть их не могу. Ты уж сам как-нибудь им головы посноси.
Получив от Кувшинникова индульгенцию на все дальнейшие действия, Щур-Пацученя выполз из плебании и изумленно воззрился на пустую площадь. Ну, не совсем пустую. Наполовину. Белорусы явились все. Семьями! Они сидели на обочинах под тенистыми деревьями, на которых облетали цветки и едва начинали завязываться плоды, разложив скатерти с домашними лакомствами, и ожидали начала представления. Иудеев не было! Ни одного, если не считать исполнительного Гурария. Оно и понятно: ему ковылять через все село несподручно было, вот он и пришел с запасом, опираясь на руку дочери.
— Хрисанф! — взвыл Щур-Пацученя.
— Тут мы, барин, — мрачно отозвался вахмистр.
— Где все, пся крев?
— Не могу знать, барин.
— А кто должен знать? Почему не согнал?
— Так приказа не было?
— Все приказов ждешь?! А сам раскинуть умом не можешь? Быстро их всех ко мне! Одна нога здесь, другая там! Чтоб через десять минут здесь стояли!
Во взгляде драгунов читалось что-то дикое, калмыцкое, казачье. А, собственно, что там еще должно было читаться, если и были они коренными уральскими казаками, привыкшими с персами сражаться? А выглядел из-за чалмы в их глазах он сейчас истинным персом. Басурманом, которого вожделелось поднять на пики за то, что прогнал их от Ярины и от завтрака.