XXII
Закончилась вечерняя молитва. Реб Менахем-Мендл закрыл свиток Торы и бережно спрятал его в ковчег. Молитвенный зал синагоги был переполнен. Такое количество людей здесь бывало только по большим праздникам: на Песах — это уж так Бог повелел; на Шавуот, когда был Моисею дарован закон на горе Синай; и на веселый, легкомысленный Суккот.
Но чтоб в обычный рабочий четверг собралось столько народу, такого збышовская община не помнила. А косноязычный, кривобокий землекоп, который приютился в дальнем, самом темном уголке, говорил соседу, что даже в Вене, где иудеев больше, чем зерен в фараоновых амбарах после семи тучных лет, по четвергам стольких людей на молитве не бывает.
Истово молился казначей Барак, который получил фамилию Либерлихт — Свет Любви; возносили хвалу и Велвл Мошенник, и Меир Пинхасевич, и Бенцион Крестовоздвиженский; благодарили Создателя за доброту Абрамовичи, Позолотники, Фурманы. Вильнеры — и те благодарили. И балбес Довид Перельман искренне раскрывал сердце для молитвы, а балбес Иссахар Бриллиант не менее искренно проковыривал нос. И даже те немногие, кто еще не успел получить фамилию и оставил это муторное дело на завтра, тоже молились из последних сил.
А на галерее второго этажа сидели их жены в черных вороньих перьях и усердно повторяли в душе все, что читал Менахем-Мендл.
Молитва закончилась, но никто не расходился, будто и не было ни у кого дел дома. Все чего-то ждали. Менахем-Мендл благословил людей и сошел с возвышения. Из-за суконной занавески, которая прикрывала дверь, ведущую в личный дом реба, худой, облачной тенью выхромал Гурарий и, стараясь казаться еще меньше, робко подошел к раввину.
— Долгих вам лет жизни, адойни — господин мой, — прошептал он.
— Здравствуй, Гур-Арье, сын Эльякима. К несчастью, фамилию твою позабыл. — Менахем-Мендл замолчал и стал беззвучно шевелить губами, вспоминая, как же зовут Гурария в соответствии с государственным свидетельством. — Эх, стар стал совсем, в голове ничего не держится.
Гурарий поднял голову на раввина и еле слышно сказал:
— Просьба у меня к вам, адойни.
— Конечно, Гур-Арье, в молитвенном доме я готов исполнить любую твою просьбу, если это в моих силах. Что хочешь ты?
Гурарий помялся смущенно:
— Ребе, это очень личная просьба.
— Какая же может быть у правоверного иудея просьба, чтобы он не мог ее открыто высказать перед всеми. А может быть, ты не иудей?
— Иудей.
— Так зачем скрываешься от братьев своих по вере? У нас — общая судьба. Не стесняйся, говори открыто, что тебе нужно от общины?
— Ребе, адойни, не могли бы вы одолжить мне немного денег?