— Так завтра же — воскресенье, неприсутственный день. Тут не Всевышний — тут сам император Павел всем работать запретил!
— Да как не пойдут? — возмутился Кувшинников, обгладывая гусиный полоток. — Я сюда из самого Петербурга даром, что ли, ехал? Прикажу — и приползут как миленькие!
— Нет, Ваше благородие, — вмешался Щур-Пацученя, — отец Екзуперанций дело говорит. Не пойдут евреи сегодня на сходку, хоть их живьем ешь. Это ж народишко своевольный. Их ни царь Нерон, ни Торквемада сломать не смогли. Будут кланяться, улыбаться, клясться тебе в лицо, но в субботу шагу лишнего не сделают. А силу примените — разбегутся кто куда. Здесь деликатней надо. Я вот что предлагаю. Как, бишь, их раввина зовут?
— Реб Менахем-Мендл, — подсказал священник, надевая шелковую епитрахиль.
— Вот. Вы, Пармен Федотович, спокойно ложитесь спать, а я поброжу по селу, разузнаю, чем люди дышат. А часиков в шесть вечера, как первая звезда взойдет, праздник субботы у них закончится. Тогда я к этому Менахем-Мендлу и заявлюсь: скажу ему, чтоб завтра с утра весь свой кагал построил где прикажете. А кто не придет — будет сослан в Сибирь. Явятся все как миленькие. Тут-то вы им указ Государя Императора и возгласите.
Кувшинников побурчал для порядка и положил себе на тарелку добрый ломоть печисты. А Щур-Пацученя вышел с отцом Екзуперанцием из дома, поднял драгунов и велел им закатить тарантас в сарай, а лошадей завести в конюшню и самим располагаться там же на сене. Раскрасневшаяся Ярина, нацепив на лицо маску истовой добродетели, вприпрыжку понесла им котел с похлебкой. Под фартуком соблазнительно угадывались округлые очертания бутылки.
Настоятель попрощался с паном Станиславом на церковном крыльце и скрылся в алтаре. Щур-Пацученя огляделся. Хорошее было село, богатое. Уже третий год служил он в Слонимской канцелярии, объездил пол-уезда, а в Збышово до сих пор заезжать не доводилось. Отжатый у католиков костел был облицован снизу доверху, лениво раскачивался колокол, который мерно тянул одну и ту же надтреснутую мирную ноту. Настолько мирную, что сидевшая тут же — на люкарне звонницы — дородная ворона, нисколько не пугаясь, теребила свинцовым клювом украденные где-то утиные потроха.
В нефе собора толпились прихожане. Среди льняных рубах навыпуск, грубых зипунов и расшитых узорами крестьянских платьев, подвязанных повойниками, кое-где виднелись и отливающие лакированным глянцем шелковые накидки, и суконные кунтуши двойного переплетения, и приталенные кафтаны. Щур-Пацученя подсчитал, что чуть ли не две трети селян занимаются не хлебопашеством, а добывают хлеб свой насущный ремеслом и торговлей. Это его порадовало. Уж если столько белорусов не прозябают в голоде и нищете, то иудеи, пожалуй, не бедней-то будут.