— Не грусти, — прошептал Мартин, глядя в печальные, наполненные болью глаза девушки.
Если бы он мог, он бы, наверное, взял её за руку, успокоил и подбодрил. Возможно, поиграл бы на гитаре, порассказывал сказки — как всего несколько недель тому назад.
Но теперь он мог только взирать на гибнущий мир своими добрыми глазами, не двигая пораженными конечностями, лишь изредка оброняя несколько слов.
Эмма больше не могла смотреть на его посеревшее лицо, на тщетные попытки улыбнуться — ей хотелось закрыть глаза, хотелось прижаться к грязной стене и, забыв обо всем, ненадолго окунуться во мрак.
Но пора было идти домой.
Неожиданно окно распахнулось, и стужа закралась в палату леденящей поступью, нарисовала на окне абстрактный узор, приблизилась к неудобной кровати.
Вдохнув холодный воздух, Эмма сразу же закрыла дверцу и, попрощавшись с обессилившим другом, направилась домой.
Стоял очередной зимний день. Солнечные лучи, едва пробиваясь сквозь мясистые, напитанные влагой тучи, падали на землю, исписывая её изящными росчерками. И кружили в медленном танце снежинки, и густел леденящий воздух, и протяжно шумел порывистый ветер.
Приближалась весна, но никто её не чувствовал. Было зябко, ужасно зябко — холод пробирался даже в трухлявые дома, поджигая их невидимым ледяным огнём, заставляя страдать невинных жителей.
Но Эмма Колдвелл была не из тех, кто страшился холода, кто прятался от надвигающейся вьюги. Она упорно работала, отскребая свиные клетки, проверяя, исправно ли работают приборы, обогревающие животных, стараясь не думать о своих горестях.
Но редко получалось у неё отвлекаться от тяжких мыслей: все в голове её было сосредотчено на борьбе, которую вёл Мартин, отчаянно хватаясь за последние капельки иссыхающей жизни.
Искорка надежды все тускнела — и перед глазами Эммы постепенно начинал обрисовываться страшный образ, утопающий в её боли. И сколько она ни пыталась от него избавиться, как ни говорила, что все будет хорошо, что Мартин вылечится, картинка оставалась прежней. Менялся только фон. Становился более жутким и гнетущим.
«А может, все, что происходит, — к лучшему?» — однажды подумала Эмма, возясь среди клеток, не обращая внимание на крепчающий мороз.
Она подумала о новом рассвете, новом цветении, новой оболочке для стремительно растущего мира, вязнущего в серых красках. Она подумала о том, что, может, пора двигаться дальше, пора принять новое сплетение людских идей, навязываемых в качестве основы человечества.
Подумала и тут же отвергла эти мысли: слишком абстрактными, странными и жестокими ей они показались. Мартин имел в виду другое цветение, другой рассвет, другое сияние, вспыхивающее в человеке. Он думал о душе, которая у него самого, наверное, уже давно достигла расцвета.