Непонятный, смутный, утопающий в мире красок и звуков грохот пронёсся где-то рядом, будто отдаляя туман, будто пытаясь высвободить меня из скручивающих объятий боли. Высвободить ли? Спасти? Помочь? Судя по всему, это были чьи-то руки. Холодные, горячие, живые или мертвые — я не разобрала. Все выглядело слишком смутно и странно, все ускользало, плавая в кроваво-красном мареве внезапной боли и муки. Среди стайки мнимых цветных точек, застилающих глаза. Все как во сне, странном, абстрактном. Но без голубей. Птица исчезла, пламя отступило, крылья унеслись в неведомую даль, соприкоснувшись то ли с землёй, то ли с облаками. Последнее я знала точно — удивительно.
* * *
Все, что произошло со мной после, казалось полубредовым и отчасти нереальным, затерянным среди мутной дымки и разноцветных точек.
Кажется, я была… в машине? Да, некто увозил меня из города куда-то, в неизвестность. Я не могла ни биться, ни сопротивляться, я снова стала кем-то вроде рабыни или пленницы. Только теперь уже не просто не стремившейся — не способной бороться. Потому что решительно не понимала, что происходило, потому что не имела сил. Догадывалась лишь, что сидела или, может, лежала в машине, двигавшейся вдоль обуглившихся и безжизненных просторов города, уголков края, страны, мира… Нещадно захваченных и облюбованных голубями.
Я не знала, быстро или нет, но помутнение прошло. Боли почти не осталось. Голова перестала звенеть, пелена растворилась, точки рассеялись, звуки и краски вернулись, приняв чёткие очертания.
Я находилась в больнице? Дома? В Предъадье?
Я попыталась встать, но была остановлена чьей-то рукой и непонятным мурлыкающим голосом:
— Тише, не двигайся. Колдовские практики эффективнее, чем обыденные медицинские, но сразу не помогут в любом случае. Это просто невозможно. Хотя рана у тебя, в общем-то, не такая уж и серьёзная. Я пришла вовремя: голубь не успел тебе тяжело навредить.
Взгляд, ещё ошарашенный, но уже все прекрасно видящий, скользнул по помещению. Непонятная комната, очерченная смутными тенями… Широкая, тёмная, но, кажется, практически пустая. Комната с несколькими приземистыми диванами, старыми кроватями с обшарпанными ножками, маленькими столиками и плитами, на которых, играя пузырьками, красовались чугунные чаши. Вряд ли это была больница… И уж точно не родной дом.
Впрочем, неподалёку стояла моя мама, угрюмая, шокированная, апатичная. Она развернулась ко мне боком, я не могла полностью видеть её лицо, но ощущала ее шок, леденящий, пронизывающий. Который только усилился за последние мучительные недели.