— Да, именно. Мы не из тех! — поспешно проговорила она. А после спросила: — Как прошел вечер у Этель? Хорошо ли? — Она знала, что ее вопрос звучал нелогично.
Но он ответил:
— О, в точности как всегда... С кучей народа... Там был Раджели, герцог... Его привела Сильвия. Она станет хорошим другом семьи!.. И глава... какого-то местного комитета... и бельгиец... Какой-то высокопоставленный судья... И конечно же Клодин Сэндбах... Двести семьдесят человек, лучшие из лучших, как сообщили ликующие Гуггумсы! И мистер Рагглс... Да!.. Они хорошо устроились... А для меня места не осталось!
— И для меня! — воскликнула она и добавила: — Но я этому даже рада.
Они стали молчать урывками — все никак не могли привыкнуть, что больше не нужно поддерживать под руки пьяного брата. Казалось, прошла тысяча мучительных минут... Для выработки привычки вполне достаточно. Казалось, брат не просто храпит, но выговаривает: «Хо-хо-Курьяш»... И через пару минут снова: «Хо-Хо-Курьяш». Несомненно, на венгерском!
Титженс сказал:
— Очень радостно было видеть Винсента рядом с герцогом. Он показывал ему первое издание! Разумеется, не самое подоходящее занятие на праздновании свадьбы! А Винсент вел себя даже не слишком раболепно! Он даже поправил Раджели, когда обсуждали значение слова «колофон»! Он впервые поправил старшего по званию! Они хорошо устроились, видите!.. Кузен Раджели... Это любимый двоюродный брат матери Сильвии Титженс, ближайший родственник, можно сказать! Сильвия иногда ездит в гости в их весьма скромный домик в Суррее. Что же до нас... — заключил он, — «может быть, не меньше служит тот высокой воле, кто стоит и ждет»[59].
— Наверное, дом был чудесно украшен, — проговорила Валентайн.
— Чудесно... — пробормотал Титженс. — Они развесили в гостиной по деревянным панелям из темного дуба картины этого чудовища из кабинета священника... Дикое пламя из бюстов, сосков, губ и плодов граната... Высочайшие подсвечники, разумеется... Помните, серебряные посвечники и темное дерево...
— О, мой дорогой, — вскричала она. — Не надо... не надо!
Он легонько коснулся своей фуражки сложенными перчатками.
— Что ж, пора, — проговорил он.
— Не возьмете ли вы вот эту записку? — спросила она. — Я попросила одну маленькую девочку-еврейку написать для вас на идише кое-что. Тут написано: «Да благословит тебя Господь и сохранит тебя!; Господь будет охранять выхождение твое и вхождение твое отныне и вовек»[60].
Он спрятал записку в нагрудный карман.
— Эти строки, как талисман, — проговорил он. — Конечно, я буду носить их с собой...