— Ты попрощаться приходил? — тепло спросила целительница за моей спиной.
— Угу, — отозвался я.
— Гладкой вам дороги и удачной практики. Счастливого пути, Кайден.
— И тебе счастливо оставаться, Шела! — отозвался я, наконец, оглянувшись.
Шела еще раз улыбнулась, вернулась в свою комнату, и из-за неплотно прикрытой двери я расслышал голос Нольвенн:
— Да он у тебя златоуст! И это он еще трезвый такой речистый! А пьяного, я помню, и вовсе не переслушаешь!
Дверь прикрылась до конца, и что ответила ехидной соседке моя целительница, я уже не услышал.
Так и ушел в свою комнату, и всю дорогу, пока шел, а потом пока собирал вещи, что понадобятся мне в будущую неделю, мучительно пытался вспомнить — что же я такого им, пьяный, наговорил?
Так тогда и не вспомнил.
Да и сейчас, трясясь в подводе по дороге к месту прохождения практики, тоже не вспомнил. Но теперь меня больше, чем этот вопрос, занимало другое.
В толпе тех, кто вышел проводить уезжающих, Шелы не было, не такая уж там густая толпа была, чтобы я ее не увидел — но показалось или нет, что когда мы уже выезжали со двора, в дверях женского крыла мелькнул подол зеленого платья и рыжая коса?
С отъездом боевиков на практику в школе сделалось гораздо тише и даже как-то тоскливее. Пустые места на скамьях в столовой создавали неприятное ощущение, что по школе пронеслась эпидемия. В коридорах отчетливо не хватало мелькания темных кожаных курток среди цветастого ученического разнообразия. Вот только боевики и раньше на практику уезжали, а такие ощущения меня посетили впервые. А еще я обнаружила, что внезапно совершенно не знаю, чем занять вечер после выполнения всех учебных заданий.
И, вроде бы, заданий меньше не стало, но зазубривая признаки отравления вехом ядовитым, зовущимся так же цикутой, я то и дело ловила себя на тянущем, едком чувстве пустоты в середине груди. Язвительная Нольвенн утверждала, что это изжога.
Если бы — уж чего проще было бы, настоять на кипяченой воде корень желтой горечавки, сдобрить силой, отцедить да и пить себе за пол часика до еды… Вот только, от душевной маеты горечавка не помогает.
Для себя я решила, что за те дни, что отведены боевикам для практики, я должна разобраться со своими чувствами. Ведь не то беда, что случилась со мной безответная любовь к лихому лучнику-наемнику, а то беда, что она мне работать мешает.
Сколько раз за последние дни я собиралась подойти к Кайдену? Не важно, для чего — поговорить, или помолчать, и то, и то ему лечение. И каждый раз, прислушавшись к себе, отступалась. Не было сейчас в моей душе ни покоя, способного принять и растворить, отдать земле чужие беды. Не было там и ласкового тепла, чтобы согреть и утешить страждущего.