Ключница кивнула в сторону гостиной, из которой доносились громкие голоса. Волков направился туда, Авдотья робко засеменила следом.
— …А я вам говорю, что вы и так уже наполовину опорожнили хозяйский погреб! Что я юному барину скажу, когда он приедет?! — доносился из гостиной голос управляющего.
— Ах, ты, perro viejo[5], да я нянчился с твоим барином с семи лет, я был другом его отца. А когда приехал почтить его память, мне даже кубка вина поднести не могут! — взревел второй собеседник явно не трезвым голосом.
— Вы уже третий день здесь пьянствуете! — возразил управляющий.
— Culo estúpido[6], я поминаю твоего покойного господина. Так что тащи мне вина, пока я не насадил тебя на свою шпагу.
Раздался звук вынимаемого из ножен клинка. В этот момент Волков вошел в гостиную и увидел посреди комнаты остолбеневшего Митяя — крепостного мужичка, обученного грамоте, и заведующего делами в поместье. Напротив управляющего с вынутой из ножен шпагой стоял высокий и уже немолодой мужчина с черными волосами, кое-где уже затронутых пепельной сединой, тоненькими усиками и меленькой бородкой под нижней губой, какую носили многие испанцы. Своим захмелевшим, но все равно хитрым и острым взглядом он уставился на Владимира и медленно опустил шпагу.
— Мартин де Вилья, позволь в этом доме решать мне, кого стоит насаживать на шпагу, а кого нет, — спокойно произнес Волков.
— Барин, молодой барин приехал, — тут же запричитал Митяй и просяще бухнулся на колени. — Защитите меня от этого изверга, молодой хозяин, третий день уже весь дом в страхе держит, приехал, распоряжается тут, видите ли, пьянствует, весь погреб опорожнил, а мы ведь бегаем, подчиняемся, слово ему Ироду проклятому сказать боимся …
Управляющий с надеждой посмотрел на барина, а потом с содроганием покосился на испанца, стоящего позади с занесенной над его головой шпагой.
Владимир сделал шаг вперед и строго посмотрел на де Вилью.
— Значит, ты все еще жив, старый плут?! — сказал он. — Кто тебе дал право распоряжаться в моем доме?
— Как только узнал я, что твой отец умер, я тут же приехал почтить его память, неблагодарный cachorro[7], - возмутился Мартин. — И что я узнал, когда явился сюда?! Что сын моего друга, которому должно страдать у гроба отца, прохлаждается где-то в Париже, в этом городе вертепа и разврата, а к могиле отца вовсе и не торопится. А мне un viejo amigo[8], который отдал десять лет своей жизни, обучая тебя засранца, в этом доме даже не могут поднести должного количества вина, чтобы я смог утешить свое горе!..
— Все, что я могу сказать на это, Мартин, — глядя прямо в глаза испанцу, произнес Владимир, — это то, что я тоже очень рад тебя видеть, — безмятежно улыбнувшись, закончил он.