— Вши?
— Никто не виноват.
— Мыло есть?
— Мыла нет, мочалка есть.
— Как же мыться?
— Песком потремся.
— Можно, конечно.
— Главное, прожарим белье,— оживилась Роза.— Это прекрасно.
— Давай, давай, уходите, скажи Гале, что я согласен.
— Она уже приказала дрова носить и воду. В тазах. Там бочки стоят. Тазы в печь поставим, нагреем воду. II вы помоетесь с нами.
- ...Я?
— Ничего, не стесняйтесь, подумаешь,— темно, ■ектричества нет, никто не обидит. Мы в вашу сторону не будем смотреть.
Я растерялся, не знал, что ответить. И тут донесся глухой взрыв.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Немцы минировали город не как-нибудь, а со смыслом. большие были выдумщики насчет смерти, профессора, настоящие Гиммлеры. В городе обезвредили десятки тысяч мин, а сколько еще осталось, не знали даже в Берлине. Дрова тоже были заминированы. Когда Фрицы бежали из города, им грозил небольшой Сталинград, и если он не получился, то благодаря прыткости фрицев, они успели выскочить, как окуни из бредня без мотни. Убегая, они нашкодили. Они точно рассчитали. что баня — необходимая для города вещь, так что рано или поздно сюда придут за дровами, чтобы смыть с тела трудовую грязь, и мину установили не в первой поленнице, которую проверили саперы фронтовых частей, а в третьей. Несчастья не произошло лишь потому. что немцы были мужчинами, соответственно мыслили и рассчитывали отправить на тот свет тоже мужчин. Мужчины брали бы поленья добросовестно, подряд, а я послал на дровяной двор девчонок. Известно, как женщины берут дрова. Вроде куриц, когда им высыпят мешок пшена: кинутся, где много, набьют зоб, потом пойдут по окружности, там клюнут, здесь подберут. Девчонки тоже — тут схватили, там выщипали, им казалось, что самые лучшие дрова в дальней поленнице, и брали не с краю, а вытаскивали из середины, где, по их мнению, были не осиновые плахи, а вроде антрацита. Поленница не выдержала подобного надругательства, наклонилась и осела, посыпалась. Мина и рванула. Курсантке Маше засветило в лоб единственным березовым чурбаном. Она стояла, как сирота, и, вместо того чтобы держаться за лоб, показывала чурбан.
— Как даст... Спасибо, не в глаз.
Дровяной склад напоминал пустырь. От котельной тянулся сгнивший дощатый забор, напоминавший старую расческу с выломанными зубцами. Солнце здесь похозяйничало, убрало снег, но плешины еще не подернулись зеленой травой, вместо лопухов и крапивы! радостно блестели лужи. За забором торчали печные трубы. Этот район считался когда-то окраиной, за несколько кварталов находилась застава, на ней заканчивались главные трамвайные маршруты. Пустые трамваи делали круг почета и спешили к центру, к пассажирам. Заставу еще Петр I поставил. На ней бравые гренадеры проверяли возы крестьян, искали беглых с судоверфи и взимали пошлины на пушки. То было давным-давно, может, и не так, как мне представлялось. Перед самой войной город шагнул далеко за прежнюю свою границу, поднялся завод имени Коминтерна, многоэтажные жилые массивы, между ними и центром бушевала морем садов слободка, где дома принадлежали частным лицам и лишь два здания школ — Железнодорожной и Девятой — принадлежали государству. Теперь тут ничто никому не принадлежало, потому что ничего не сохранилось, кроме колодца, откуда девчонки в тазах носили воду.