Мои подчиненные, перепуганные взрывом, плотно столпились за моей спиной, как за каменной стеною, но это было далеко не так, как они думали. Я себя не ощущал каменной стеной, скорее я чувствовал себя дощатым забором, который грозил повалиться при первом же порыве ветра. И тем не менее...
«На тебя смотрит вся Европа»,— сказал я сам себе На Европу мне было наплевать, даже на всю, включая Гибралтар и Британские острова, но тем не менее я был властью, в которую слепо верили девчата, и мне нужно было установить, что и как, степень опасности, количество мин, или еще что-то, что устанавливают в подобных случаях. Идти к заминированной поленнице оказалось значительно труднее, чем распутывать узлы славного сержанта товарища Зинченко. Я бы не пошел, но, как на грех, на пятую, самую последнюю поленницу, залезла Галя.
— Не шевелись! — крикнул я.— А то... Поедут дрова... Жди меня.
— И я вернусь,— грустно сказал кто-то за моей спиной.
- А вы не ходите, тоже стойте,— сказал я, не поворачивая головы.
| Впереди протянулось жизненное пространство мет- ров в двадцать. Жизненное ли? Я сделал первый шаг. Остановился, внимательно поглядел под ноги.
— Иди. иди,— ободрили меня девчонки.— Мы ходили, никого не убило.
— Спасибо! — сказал я и сделал второй шаг, потом третий и... Застыл, как аист, на одной ноге. На второй йоге висела проволока. Нахальная и цепкая, как репейник.
Как ее снять?
В сердце появился холод, на лбу испарина. Я стоял на одной ноге. Глупо умирать на дровяном складе, но где-то ведь придется. Разве умнее умирать на скотном дворе или в открытом поле?
— Чего стоишь? — спросили меня.
— Проволока,— ответил я сдавленным голосом и показал пальцами на кончик поднятого сапога.
Вдруг бабахнуло.
— Ложись! — крикнула самая догадливая девчонка, Роза, и мои подчиненные дружно упали в лужи.
Я где-то читал, что один тип в Индии дал обет, поклялся точно не знаю кому, может невесте, может соседям, может еще кому, проходить три года с поднятой рукой, ел левой, и когда захотел через три года опустить руку, она у него не опустилась — суставы заклинило. Возможно, нечто подобное случилось бы и со мной, если бы я простоял с поднятой ногой три года, но подобного не случилось по простой причине — из-за поленницы вышел Валька Белов. Он улыбнулся в три рта.
— Ой, трусы! — сказал он.— Чего разлеглись? Это я вас попугал. «Катюшу» бросил.
Что такое «катюша», все знали — брался патрон, вынималась пуля, отсыпалась часть пороха, пуля вбивалась в гильзу, досыпался по потребности порох, затем поджигался, и данный снаряд подбрасывался, например, под стул впечатлительного человека, хотя бы инвалида Муравского. Происходил звонкий выстрел, весьма безобидный, если пуля не впивалась в лодыжку. Но «убойная сила» у нее была маленькой, метра на три, не больше, и то, если повезет.