— Где тетя Груня?
— Здесь, сейчас позову.
Зинка поднялась во весь рост и закричала в темные задние ряды:
— Маманя, идите сюда! Алик кличет! Идите сюда, идите!
Тетя Груня подошла. Улыбнулась, протянула руку Мне было стыдно пожать ей руку, потому что тетя Груня годилась мне в матери. Матерям не жмут руку. Ладонь у нее была широкой, шершавой, теплой, пожатие — сильным.
— Уступи место,— сказал я Гешке.
Гешка уступил, перелез на следующий ряд, согнав парнишку послабее. Тетя Груня села между мной и дядей Федей.
— Родственница? — спросил дядя Федя.
— Да нет,— сказала тетя Груня.— Жили у нас. Как здоровье? Нового ничего? А где Клара Никитична?
— Незнаем,— ответил Рогдай.— Было письмо, приветы передавала. Полевая почта какая-то...
— Наш Леха тоже на полевой почте.
— Письмо прислал?
- Треугольничек. Пишет, что форму выдали. Будет учиться на связиста. Винтовку дали... Питанья не хватает, просил прислать сухариков.
— Супруг, что ли? — поинтересовался дядя Федя.
— Сын старшой. Призвали его. Муж погиб,— ответила тетя Груня.— Вдовая я.
— В учебной части твой сын,— пояснил степенно дядя Федя.— Питанье там не фронтовая норма, третья норма. Пойдет в действующую — откормится.
— Сапожники! — раздалось несколько голосов.— Сапожники! Крути картину! Деньги заплачены!
Под керосиновой лампой у простыни-экрана вновь появился капитан.
Сколько ждать-то? — спросил кто-то из летчиков. Пора бы, товарищ капитан.
— Задерживаемся. Может, налет на Графскую, мало ли что может быть. Не волнуйтесь. Мы концерт организовали. Тихо,— повысил голос капитан.— Сейчас будет концерт. Выступит артист. В филармонии работал, в городской. Был первой скрипкой в оркестре. С ним выступит внучка. Ритой зовут. Будет играть на пианино. Поприветствуем!
Капитан подал пример, раздались негустые аплодисменты. К экрану-простыне вышла та самая девочка в коротком платье, что постояла за себя в коридоре. За ее плечо держался седой старик. В другой руке у него был футляр от скрипки. По тому, как старик запрокинул голову и не мигая смотрел в потолок, я догадался, что он слепой.
Бойцы выкатили из угла старенькое пианино, замкнули, чтоб на нем не дрынчали по-пустому ребятишки и красноармейцы. Побежали искать ключ.
— Фамилия артиста Майер,— представил скрипача капитан.— Он исполнит это... В общем, сами услышите.
Скрипач провел смычком по струнам, прислушался к звукам, подкрутил струны и заиграл. Играл он что-то сложное и наверняка играл отлично, но я ничего не понимал в классике. Моей классикой были «Тачанка». «Каховка», «В степи под Херсоном», «Полюшко-поле» и еще одна песня, ее пела Эдит Утесова, начиналась она так: «Брось ты хмуриться сурово, видеть всюду тьму. Что-то я тебя, корова, толком не пойму». Я вырос на Утесове, если так можно сказать.