А он раз за разом поднимал над головой плеть и стегал скорчившуюся в грязи девушку. Лицо его было страшным, искаженным от ярости. Он мерно наносил удар за ударом, и слышно было, как визжит плеть и лопается на спине платье Любы.
Но вдруг кто-то налетел на барина и выхватил плеть. Это был Михаил. Он бежал сюда с намерением защищать хозяина, а увидал другое. Издалека не понял, кого барин стегает, но спустя мгновенье влетел в гущу людей и кинулся на хозяина.
Когда барина остановили, он обвёл мутным взглядом собравшихся дворовых. Пот струился по лицу. Застилал глаза, но Иван Ильич видел, как смотрят крестьяне. На него, на Любу. Почти ощущал кожей их ненависть. Он чувствовал, что ещё немного, и они кинутся, растерзают его на мелкие кусочки. Будут ломать и бить, и грызть зубами. Он посмотрел на Михаила, что поднимал из грязи истерзанное тело Любы. Глянул на окна и увидел, как показалось, насмешливый взгляд Рачкова. Посмотрел на мать и жену. Потом снова на крестьян.
– Чего встали? – грозно, но неуверенно сказал он. – Или, ещё кто-то хочет?
Крестьяне медленно стали расходиться. Барыни зашли в дом и скрылись в своих комнатах прежде, чем Иван Ильич поднялся на крыльцо.
Там, он обернулся на двор. Глянул на небо, что нависало над головой сплошной серой бездной. Обернулся на лужу, в которой только что лежала Люба. На островках тёмной грязи несколько пятен крови. Дождь смешивался с кровью и стекал в лужу красной струйкой. Иван подумал, эта кровь – первая кровь, какую он пролил. Кровь – Любы.
Разговаривать о случившемся в доме Петухова боялись все, и жена, и мать, и слуги. Тема о наказании Любы не обсуждалась. Зато очень даже перетиралась среди крестьян. В людской то и дело поднимался вопрос о безжалостности барина. Но все прекрасно понимали, на жестокость его не будет никакого ответа, оттого он и лютует так свободно. А с каждым годом всё хуже становится, всё злее. Разное бывало, но ещё не случалось такого, чтобы девку плетью излупить. Очень уж беспокоились дворовые, как бы не попасть под руку, когда барин опять лютовать станет.
Боялась и Груня. Оттого и не взяла к себе в дом Любу лечить, а в Мишкиной хибаре оставила. Зато каждый день ходила, показывала Мишке, как примочки ставить да где перевязывать.
Несколько рубцов глубоких пришлось по живому зашивать. Люба зубы сцепила, стонет помаленьку, не кричит. Михаил за женой хорошо ухаживает. Несколько дней прошло, худо-бедно затягиваться раны стали. А через неделю Любу горячка разбила. Да такая, аж до беспамятства. Думала Груня, думала, решила к барыне идти, может, что посоветует аль поможет чем.