— Бабушка! Никто не ответил. — Мама?
Елена Викторовна сидела за столом, подперев голову рукой. Ее заплаканное бледное лицо не выражало ни грусти, ни разочарования — оно вообще ничего не выражало. На ней были голубые матерчатые тапочки и такого же цвета халат. Нарядная блузка, макияж и прическа — все это было забыто и как-то само собой потеряло смысл. Но это еще не означало, что в таком виде она может выйти из дома. Не такой она человек.
— Мам, ты чего? — удивилась Марина.
— Я взяла отгул, — сказала Елена Викторовна не то чтобы грустно, а как будто даже мечтательно.
— Зачем?
— Свобода. Хочу — иду на работу, не хочу — не иду.
— В каком смысле? — не поняла Марина.
— Просто не иду — и все. Свобода.
— Это как?
Елена Викторовна пожала плечами: мол, не знаю как, сама не понимаю.
— А папа? — спохватилась Марина. — Где папа? — Он ушел.
— На работу? — спросила Марина.
— На работу — и вообще. — Елена Викторовна достала из кармана платок и высморкалась.
— Он ушел.
— Ушел?
— У-у-шел.
И, закрыв лицо руками, Елена Викторовна заплакала.
— Мам, не надо, — сказала Марина и, притянув ее к себе, поцеловала Елену Викторовну в щеку, как будто это Марина была ее мамой, а не наоборот. Не надо, не плачь, хорошо?
— Я не буду, — сказала Елена Викторовна, вытирая лицо рукавом халата. — Прости. Папа ушел.
— Я поняла, — улыбнулась Марина, намекая на халат и тапочки, имея в виду всклокоченные волосы и заплаканное лицо.
Ей нелегко далась эта улыбка — и Елена Викторовна это поняла. Поняла и оценила.
— Мам, — сказала Марина, когда она немного успокоилась, — а папа совсем ушел? Он уже не приедет?
— Придет. За вещами.
Елена Викторовна едва удержалась, что бы снова не заплакать, но вспомнила эту улыбку, и ей как будто стало легче.
— Понимаешь…
— Я понимаю. Ты только не плачь. Пускай уходит — будем жить вдвоем: я и ты.
— А бабушка? — улыбнулась Елена Викторовна.
— И бабушка.
Марина вышла из подъезда — и остановилась. Куда идти? Все равно куда: главное — куда-нибудь идти. Пройдет не один день, прежде чем она сможет к этому привыкнуть: папа ушел. Навсегда.
Марина привыкла жить так, как она привыкла: мама любит, папа любит — все любят. Она ни в чем не знала недостатка, и если кто-то обходился с ней плохо, это скорее было странно, но не могло причинить ей боли. Это ее всегда жалели, это ее оберегали, как цветок, ее одну. Мир взрослых был ее любимой игрушкой, и ничто не омрачало ее счастливого детства. Но время идет. И теперь она видела его иначе — этот жестокий, этот несовершенный мир, мир взрослых. Детство, как солнце в пасмурный осенний день, выглянуло из-за туч — и погасло. Она уже никогда не будет маленькой. Никогда.