Отныне тратящий наймами свою энергию работник получает очень соблазнительный шанс, по Фромму, сублимировать давящий груз унылого отчаяния в шопинг, у магазинного прилавка отыскать уничижительно скромное счастье обладания по ультимативной цене и оскорбительно непритязательную свободу отбора из навязанного ассортимента, вероятность залечить экзистенциальный невроз ложным гомеопатическим препаратом, а недалече, за кулисами, прячется его поставщик, назначающий размер зарплаты, задающий товарообороту тон – вездесущий капитал. Он создаёт прочимый всему свету в сакральный образец преуспевания да спокойствия золотой миллиард так называемого среднего класса, за чечевичною похлёбкой псевдо-наслаждения сегодня потихонечку забывшего про великие перспективы дня завтрашнего, ослабив политическую хватку, чем тотчас воспользовалась буржуазия, принявшаяся незаметно, но проворно менять правила игры. Она сконструировала общество, сочетающее описания в качестве грандиозного напускного спектакля у Ги Дебора и беспрерывного строгого надзора у Мишеля Фуко, дивный новый мир репрессивной толерантности, когда у человека вроде бы есть полное право иметь всякие, хоть почти что самые радикальные, идеи, да стоит только ему всерьёз отважиться их реализовать, как незамедлительно выяснится: big brother is watching you. Поощряются лишь инициативы, нужные власти, выкраивающей социум внешне независимых, а внутренне послушных, марионеточных одномерных людей. Ошарашенное крепко запомнившимся военным временем поколение оказалось податливой материей для её экспериментов, но вот с уже привыкшей к холодильникам и телевизорам молодёжью возникли проблемы – она мечтала довести прогрессивные реформы последних лет до логичного коммунистического финала. Впрочем, толстосумы, оглянувшись на изрядный опыт веков борьбы с восстаниями, успешно подготовили превентивную контрреволюцию, и заранее дезорганизованный стихийный бунт, повсеместно разгоревшийся на роковом стыке 60-х – 70-х годов, был оперативно погашен, но после сноп его искр, плеяда интеллектуалов из кирпичных университетов, попыталась добиться сокровенных целей, взобравшись по карьерной лестнице легальных институтов. Просачиваясь сквозь отъетый государствами центра жир формальных процедур, постепенно теряя мятежный запал и развращаясь кругом теснимых ею благородных джентльменов, она, однажды оглянувшись, не узнала в себе вчерашней себя теперешнюю, обнаружила несоответствие интересов поднявших её масс со стремлениями гостеприимной элиты и, дабы смыть позор фактического предательства, придумала всеоправдывающий постмодерн. Фундамент его доктрины неплохо, максимально доходчиво выразил Деррида, утверждавший, что коль реальность доступна сознанию исключительно мыслью, оформленной в слово, то любые мнения – это равносильные куски текста, передающие различное видение мира, следовательно, никто никому ничем не обязан, а классические «тотализирующие дискурсы» бессмысленны и вредны. Практически всем открывая рот, даруя неслыханную свободу, сия великолепная философия, вернее, отсутствие как таковой, начисто избавляется от предмета. Её бесплодность может излечиться, пройти рука об руку со сдвинувшимся с мёртвой точки историческим развитием, кое, вырвав из пучины бесконечного пережёвывания былого, поставит свежие поводы к рефлексированию, но нынче она легла основою лукавого идиотизма, гегемонией окутавшего нашу скучную эпоху.