На самом деле именно в среде юнкеров-землевладельцев возникло сопротивление многим реформам и даже раздавались призывы к политическим контринициативам, напоминающим требования французского дворянства в 1787–1788 гг.: учреждение сословного представительства, которое разделило бы власть с монархом.
Но эффективность юнкерского сопротивления была ограниченной (подобно сопротивлению российского дворянства посткрымским реформам), и оно свелось к модификациям в исполнении указов об освобождении крепостных. Министры-реформаторы с легкостью проигнорировали или преодолели все жалобы на устранение сословных ограничений на владение поместьями и чиновничьими постами, так же как и реакционные требования восстановления Ständestaat (монархии, ограниченной децентрализованными дворянскими ассамблеями)>[323]. Французские привилегированные слои имели явно больше рычагов влияния на монархию Бурбонов, так же как и китайские джентри – на маньчжурских правителей в 1911 г. Тогда что отличало Пруссию, хотя она тоже была режимом, основанным на политическом альянсе между землевладельческим высшим классом и королевском самодержавии?
«Уникальность, чрезвычайная сила… Пруссии заключалась в слиянии экономического и военного могущества ее дворянства с порядком, системой и эффективностью ее бюрократии>[324]. Это было аграрное государство, в котором дворяне-землевладельцы сохраняли полный политический контроль на местных уровнях, хотя были задействованы лишь как совокупность управляемых и дисциплинированных индивидов в военном и административном механизмах, объединяющих провинции в королевство. Во французской и китайской системах принадлежащим к богатому высшему классу индивидам и группам было позволено проникать в средние и высшие сферы монарших администраций; тем самым они получили формально признанные права препятствовать выполнению координируемых из центра административных функций. Но этого не могло быть и не было в Пруссии, «классической стране монархического самодержавия»>[325].
Старая поговорка о том, что в Пруссии «не армия для государства, а государство для армии», как нельзя лучше объясняет причину этого. С середины XVII в. и на протяжении всего XVIII в. череда королей из династии Гогенцоллернов, намеренных сделать ее признанной силой в европейской политике, выковала чрезвычайно дисциплинированную и эффективную административную машину. Эта машина была предназначена исключительно для объединения и финансовой эксплуатации разнородного набора династически унаследованных и несмежных территорий, включая в основном относительно бедные, лежащие к востоку от Эльбы