. Первые решающие шаги были предприняты Великим электором Фридрихом-Вильгельмом Бранденбургским в 1650-е и 1660-е гг., когда он создал постоянную армию и использовал ее, чтобы урезать полномочия сословно-представительных учреждений с доминированием дворянства, которые ранее управляли неоднородными территориями Гогенцоллернов и контролировали финансовые дотации королям. Потомки Великого электора пошли дальше в развитии администрации, смоделированной по принципам военной организации, которая была разработана для того, чтобы выкачивать все до последнего гроша «на поддержку первоклассной армии на основе ресурсов третьесортного государства»
>[327].
В прусской администрации, в отличие от французской, количество чиновников было сведено к минимуму, и ни одна из значительных должностей не продавалась. Налоги не отдавались на откуп независимым антрепренерам, но собирались чиновниками, которые были строго подотчетны в рамках удивительно современной системы ежегодного бюджетного контроля. Чиновникам не позволялось руководствоваться личным мнением или проявлять инициативу, их держали под жестким, множественным и постоянно документируемым контролем со стороны коллег и начальников. При этом каналы информации и инициативы сходились только на самом короле>[328]. Хотя в составе прусской бюрократии были в основном дворяне, происходившие из высшего землевладельческого класса, там не было корпоративных групп, подобных французским parlements, и должности не были собственностью чиновников. В действительности должности даже не давали им каких-то гарантий. При малейшем подозрении в коррупции или неповиновении король мог уволить, бросить в тюрьму и даже казнить заподозренного, и часто это делал. «Бюрократ был рабом на галере государства… Весь бюрократический механизм был основан на исходном допущении о том, что ни одному чиновнику нельзя доверять, пока он не находится под пристальным надзором вышестоящих»>[329].
Далее, к 1740 г. «прусская корона лишила дворянство последних остатков политической власти в провинциях»>[330] – то, чего ни французским Бурбонам, ни маньчжурским правителям Китая не удалось сделать по отношению к своим привилегированным высшим классам. Это стало возможным в Пруссии не только потому, что Гогенцоллерны смогли принудить к этому юнкеров, но и потому, что сами юнкеры, как класс помещиков, владеющих ориентированными на рынок хозяйствами, которые обрабатывались крепостными, обладали характеристиками и потребностями, дополняющими военную гегемонию Гогенцоллернов. Сохранив политический суверенитет в своих поместьях и сельских графствах, юнкеры могли держать в узде крестьян, заставлять платить налоги и поставлять рекрутов в армию. В свою очередь, поскольку юнкеры обладали таким абсолютным контролем на местах, они мало что потеряли, лишившись власти на уровне земель и королевства в целом, к тому же в качестве компенсации они получили некоторую защиту от хищничества армий соседних великих держав. Еще более важным было то, что, поскольку аграрная экономика Пруссии XVIII в. не была процветающей, юнкеры получили возможность устраивать членов семьи на королевскую службу