Хотя полное рассмотрение результатов французской революции в сельской местности зависит от анализа (который будет проведен в главе 5) того, как политические процессы в городах и консолидация власти революционного государства соотносились с положением дел у аграриев, тем не менее, один итоговый вопрос необходимо рассмотреть в этой главе. Мы уже видели, что до революции прямые рентные платежи владельцам земли были, вероятно, самым большим бременем для крестьянства. Они наверняка забирали у крестьян больше, чем сеньориальные подати и десятины. Более того, было отмечено, что в течение XVIII в. во Франции рост населения способствовал острому земельному голоду среди большинства крестьян, которые либо вообще не владели землей и не арендовали ее, либо владели или арендовали в недостаточном количестве для поддержания жизни семьи одним только сельским хозяйством. Тем не менее существует точный факт относительно французской революции: несмотря на решающий вклад крестьянских восстаний в ее успех, имело место лишь очень небольшое перераспределение земельной собственности. Лишь около 10 % земель, конфискованных у церкви и некоторых эмигрантов, перешли из рук в руки в ходе революции. И не более половины из них перешло к крестьянам>[388]. Кроме этого, получатели конфискованных земель должны были покупать их у революционных властей, крайне нуждающихся в ресурсах, и это требование эффективно преграждало бедным крестьянам путь к приобретению новых земель. Очевидный вопрос относительно аграрного компонента французской революции следующий: почему бунтующее крестьянство, при том что большинство испытывало земельный голод, воздержалось от того, чтобы захватить земли сеньоров, церкви и иных землевладельцев, включая горожан-рантье?
Ответ кроется во внутренних пределах общинной солидарности>[389]. Как мы видели, французское крестьянство было внутренне дифференцировано в плане личного владения землей, скотом и оборудованием. Что еще более важно, общинные обычаи, хотя они могли ограничивать использование личной собственности, не предусматривали никакого вмешательства в личную собственность, такого как правила против частных продаж или периодических перераспределений участков, находящихся в индивидуальном владении. Вместо этого общинные обычаи объединяли группы индивидуальных землепашцев против чужаков, чьи права и притязания влияли на всех. Таким образом, общинные практики и универсальный эгоизм объединяли целые деревни против десятины, сеньориальных податей, дворянских налоговых льгот и притязаний сеньоров на специально выделяемые общинные земли. Но любые покушения на личное землевладение поставили бы под угрозу многих богатых крестьян и середняков, тех самых людей, которые возглавляли местные общины. Более того, такие покушения потребовали бы коллективных действий крестьян во имя совершенно нетрадиционных целей.