Их тела — обнаженные, спрятанные обрывками одежды, мертвые, живые и застывшие посередине, смешались в одно, и я уже не мог разобраться, кто бежал за мной по темному коридору, кто поил вином, кто тянул на скользкий диванчик. А главное, зачем они делали это со мной? Со мной! Да я первый раз поцеловался в конце десятого класса! С двоюродной сестрой! У нее с младенчества легкая форма ДЦП и косоглазие!
Ноги дрожали, я присел на край скамейки и только потом понял, что сижу у подъезда теткиного дома. Все решилось само собой. Переждать ночь, пересилить ее, забрать вещи и уехать к маме. В тишину и глушь. Туда, где я никому не нужен.
Мама отозвалась на первой ноте первого гудка.
— Гриша!
— Мам, я возвращаюсь завтра, — сказал, как в омут шагнул, раз и пути обратно не стало.
Тишина. Чуть слышный шум телефонной линии.
— Не нравится мне тут, мам. Не мое это.
— А учеба, сыночек, учеба как?..
— Можно и заочно учиться.
— Армия… Армия же…
Я помолчал, собираясь с мыслями. Решение всегда было на поверхности, а мы отворачивались от него. Сделать вид, что я подхожу для службы, всегда было легче, чем признаться, что нет.
— Мам, я же… болею. Сама знаешь, я… не здоров. Мы пойдем к врачу, и меня не призовут.
Она сдавленно охнула, начала бормотать что-то несвязно, но быстро успокоилась.
— Да, сынок. Да, возвращайся.
Вот мы и признали, что странную свою болезнь я так и не перерос.
— Хорошо, мам. Я приеду. Завтра увидимся, значит…
Я уже почти нажал на отбой.
— Она же рассказала тебе, да, Гриш? Сказала, что я скинуть тебе приехала… Убить, отдать, только бы избавиться.
— Да. — Язык распух, нехотя шевелился во рту, и сам я налился тягучей жижей. — Но это ничего.
— Она забрать тебя хотела. Денег мне дала.
— Ничего, мам. Ты же передумала…
— Это она меня выгнала. Я бы осталась. Я бы тебя оставила, сыночек. Ты не нужен был, я не хотела… — Она бормотала, углубляясь в себя, как заходят в стоячие воды. — Я же тебя случайно, я же забыться… Я же не думала. А тут ты, и поздно уже, не рассосалось само… Нет, не рассосалось.
— Мам, не надо.
— А она мне, мол, я заберу! Пусть мой будет. А я что? Это лучше, чем убить! Лучше, чем сбросить, Гришенька, ведь лучше? Да?
— Да.
— Мы так жили хорошо… Но ведь она ненормальная, сынок! Все бродит, бормочет все, я боялась ее, Гришенька, и любила. И боялась. Как ни зайдешь к ней, сидит у зеркала, босая, халат распахнутый… И гладит себя, и чешет, и стонет. — Замолчала, перевела дыхание. — А как насмотрится, так хорошо с ней тогда! И добрая, и ласковая, и подарочки мне покупает, и пинеточки идем выбирать…