Когда с кофе было покончено, Элизабет села за инструмент, а я, помня удовольствие, которое получал от её игры, подошел ближе. Глаза её лучились во время исполнения, и я разместился так, чтобы лучше видеть игру эмоций на её прекрасном лице.
Мои маневры не остались незамеченными. Закончив играть пьесу, Элизабет повернулась и с улыбкой обратилась ко мне: «Вы хотели меня смутить, мистер Дарси, приготовившись слушать с таким вниманием мою игру. Но я вас нисколько не боюсь, хоть ваша сестра играет столь превосходно. Упрямство не позволяет мне проявлять малодушие, когда того хотят окружающие. При попытке меня устрашить я становлюсь еще более дерзкой».
– Мне незачем доказывать, что вы ошибаетесь, – возразил я ей. – Не могли же вы в самом деле считать меня на это способным. Я достаточно с вами знаком, чтобы знать, как часто вы утверждаете то, чего вовсе не думаете.
Что на меня нашло, я не мог объяснить. Не в моём характере было вести разговоры в столь игривой менере, значит, что–то в характере моей собеседницы подталкивало меня к такому поведению.
Элизабет от души рассмеялась. Заулыбался и я, понимая, что это нравится нам обоим. Причем мне это нравилось настолько, что я забыл обо всех своих опасениях и приготовлениях и просто наслаждался общением.
– Ваш кузен может неплохо обрисовать мой характер, – сказала она, обращаясь в полковнику Фицуильяму. Обратившись же ко мне, она произнесла: «С вашей стороны не великодушно припоминать все дурное, что вы разузнали обо мне в Хартфордшире. Могу добавить, что это и неосторожно, так как может вынудить меня дать вам отпор. И тогда как бы и в отношении вас не открылось нечто такое, что не обрадует ваших близких».
– Я этого вовсе не боюсь, – сказал я с улыбкой.
Её глаза блеснули в ответ.
Полковник Фицуильям тут же потребовал рассказать, как я вел себя за пределами родного дома среди незнакомых людей.
– Ну, так вы об этом узнаете! – начала Элизабет. – Но приготовьтесь услышать нечто чудовищное. Могу вам сообщить, что в первый раз мы встретились с мистером Дарси в Хартфордшире во время бала. И чем, вы полагаете, он на этом балу отличился? Он соизволил принять участие только в каких–нибудь четырех танцах!
В её глазах мой отказ танцевать выглядел нелепым, и я сам впервые осознал, что это действительно было нелепо. Надуваться от гордости вместо того, чтобы получать удовольствие, как любой нормальный человек. Действительно, чистый абсурд! Однако в другое время я не потерпел бы такого подшучивания над собой, но что–то в том, как она это преподнесла, сделало всё безобидным, и ни у кого не вызвало насмешки.