Эрнст горько покачал головой и снова сделал несколько глотков бренди.
— Они ничего у нас не воровали, — тихо возразил Генрих. — Это были их деньги, заработанные честным трудом.
— Да, конечно, теперь-то я это понимаю. Теперь, я думаю, многие это понимают. Но тогда мы все были очень голодными и очень обозлёнными, и вот что из всего этого вышло. Они научили нас ненавидеть целую нацию, представляешь? А самое смешное, что большинство из нас евреев только по картинкам из «Штурмовика» и знали.
— А теперь у вас будет ребёнок с еврейкой.
Я никогда не ожидала такой прямолинейности от своего мужа, но должно быть алкоголь стирал многие границы. Они решили наконец-то поговорить по душам о том, о чём никогда и не обмолвились бы ни при каких других обстоятельствах.
— Это у тебя будет с ней ребёнок. Ты же на ней женат. Мне повезёт, если она ему хотя бы имя моё однажды упомянет.
Генрих помолчал какое-то время, а затем медленно проговорил:
— Знаете, она вас очень сильно любит.
— Не так сильно, как тебя. Иначе бы давно уже ушла от тебя.
— Но вы ведь никогда её об этом не просили? По-настоящему, я имею в виду.
Эрнст долго кусал ноготь и хмурился.
— Нет, и никогда не попрошу, — наконец ответил он. — Я и так знаю, что она скажет «нет».
— А что, если вы ошибаетесь?
— Ты что, от жены вдруг решил избавиться? — Эрнст попытался пошутить. Генрих обязал его вежливой улыбкой.
— Нет. Просто хочу, чтобы она была счастлива. А я знаю, что без вас она счастлива не будет.
— Ты — хороший человек, Фридманн. Как мне не хочется этого признавать.
Эрнст протянул ему руку, и Генрих пожал её после секундного раздумья.
— Спасибо… Герр обергруппенфюрер.
— Я думаю, что наша маленькая «семейная ситуация» отменяет подобные формальности, ты не согласен? — Эрнст ухмыльнулся. — Зови меня просто Эрнст.
— Хорошо. Эрнст. — Генрих тоже криво ухмыльнулся, и оба слегка чокнулись горлышками своих бутылок, прежде чем сделать очередной глоток.
— Я правда очень сожалею. Обо всём, — мягко начал австриец. — Не стоило мне это начинать с твоей женой.
— Это не только твоя вина.
— Очень даже моя, и только моя. Она всегда была тебе верна. Это я продолжал настойчиво её добиваться, хоть она и отталкивала меня каждый раз. Это я её во всё это втянул. Это только моя вина, и мне правда искренне жаль.
— Правда?
— Жаль того, что я сделал с вашим браком, да.
— Но не жаль, что вы с ней начали роман?
— Нет. Она лучшее и худшее, что случилось со мной в этой жизни. Мне не секунды не жаль, что она в ней оказалась.
— Что ты имеешь в виду?
— Я ведь никогда никого не любил. Никого. У меня должно быть сотни женщин были, двое или трое одновременно; знаешь, как про таких, как я, говорят — в каждом городе по невесте. И мне до них не было откровенно никакого дела; они были одной из радостей жизни и только, как хорошая выпивка, красивые машины, деньги… Все эти вещи бездушны, они есть и ты вроде получаешь удовольствие от обладания ими, но ведь любви ты к ним не испытываешь, понимаешь, о чём я? Нет, всех тех женщин я не любил, только любил обладать ими и выбрасывать, когда надоедят. Иногда я даже их имён не помнил…