Когда Эдвин снова вернулся в Орден, большую часть дня я провела в его спальне и ночевать осталась там. Постель хранила запах любимого, обнимая подушку, я с ужасом поняла, что с момента последней близости прошел месяц. Что такой долгий перерыв тоже ослабляет связь даров.
Поднявшийся с новой силой страх заставил бежать в кабинет за одной из эльфийских книг о магии. Вернувшись в спальню, лихорадочно переворачивала тяжелые листы в поисках нужного заклинания. Фантом дара Эдвина должен был стать моим спасением.
Возилась пять часов. Вначале полностью перевела те слова, которых еще не понимала, а потом создавала двойника. Стать, ширина красивых плеч, свежий шрам на руке, высокий лоб, ровный нос с тяжелым основанием, форма и голубизна глаз, красота изгибов манящих губ и яркий, сияющий золотом дар. Я цеплялась за воспоминания об Эдвине. Выуживала из памяти все новые и новые детали, передавала открытость улыбки, интонации низкого голоса. Плакала, снова плакала. Я любила Эдвина, верила в его любовь, хоть он ни разу и не произнес этих слов. И понимала, что тем разговором мы ничего не починили.
Что не поможет и отъезд.
Что причина в другом.
Но распознать, в чем же действительно было дело, не получалось, несмотря на все старания.
Он вернулся поздно ночью через неделю. Опоздал на два дня. Чтобы не сойти с ума от беспокойства, все силы бросила на создание артефактов, необходимых для попытки выкрасть карту. Трижды досуха вычерпала резерв, лишь бы избавиться от навязчивого желания выйти к реке, чтобы отрешиться от тревог об Эдвине. Эльфийское кольцо согревало озябшие от истощения руки, этого мне было довольно.
Услышав чужие шаги на втором этаже, спросонок решила,
что Серпинар опять подослал птиц. Плотней завернувшись в одеяло, спрятав голову под подушку, слышала шаги над головой, в моей комнате, скрип лестницы. Ничего неожиданного, птицы прилетали к дому раз в два-три дня, ощущение чужого присутствия стало привычным.
Проснулась от того, что Эдвин сел мне на ногу. Первый испуг прошел быстро, но еще раньше я оказалась в крепких объятиях любимого.
— Хвала небесам, — бормотал он, впервые за время нашего общения обнаружив зачатки религиозности. Я прижималась к нему, сосредоточившись, смогла почувствовать его дар. Радостное сияние, уходящее отчаяние, бледнеющий страх и меркнущую обреченность. Яркие эмоции, отчетливо проступающие на фоне усталости и опустошенности резерва.
— Я испугался, что ты ушла, — признался он, когда поток благодарностей Единому постепенно иссяк.
Эдвин выглядел виноватым, будто ждал моей обиды в ответ на признание. Наверное, стоило обидеться. Ведь он заподозрил меня в предательстве, в подлости, в способности бросить его, не оставив даже прощальной записки. Но я впервые за долгое время видела Эдвина так близко, чувствовала его дар так ясно. А, положив руку на сердце, следовало признать, что его подозрения имели основания.