Впервые в жизни я хотела близости с мужчиной. — Я почувствовал твой дар, — все еще не открывая глаз, спокойно сообщил Эдвин.
— Это хорошо, — улыбнулась, отстраняясь и пытаясь обуздать так некстати проснувшееся влечение и выровнять сбившееся дыхание.
— Скажи, — заговорил Эдвин, когда я вернулась на свое место,
— ты ведь чувствовала, как я зачаровывал твой медальон? — Да, — просто ответила я. Уточнять, что в каком-то смысле присутствовала при заклинании предмета, не стала.
Воспоминание было слишком ярким и личным. К тому же не знала, как к такой откровенности отнесется виконт. Была уверена, Миньер насторожится.
— Думаю, из-за этого мы чувствуем дары друг друга сквозь амулеты, — задумчиво заключил Эдвин. — Тогда я использовал имитацию дара. Эта магия сложная и малоизученная. Возможно создание временных связей между дарами. Хотя удивительно, что связь продержалась так долго.
Он говорил спокойно и уверенно, словно мы обсуждали главу учебника. В словах Эдвина была логика, научное объяснение странности, отсылка на собственный опыт. Виконт нашел решение задачи. Для себя. Меня его выводы не убедили. В рассуждениях Миньера чувствовался какой-то изъян. Но прошло много дней, прежде чем я поняла, в чем именно он заключался.
Я почувствовала дар Эдвина не во время заклинания вещи, а раньше.
Метка быстро расправлялась. Мой резерв не восстановился полностью, а накопившиеся силы расходовались на лечение Эдвина быстрей, чем пополнялись. Каждая минута промедления ослабляла нас и усиливала метку. Я нуждалась в постоянном руководстве наставника, и обязательная связь даров должна была оставаться стабильной во время ритуала. Виконта не только магически, но и телесно истощили яд и метка. Долго поддерживать связь Эдвин просто не мог. Все эти обстоятельства вынудили нас довольствоваться малым: наделить необходимыми свойствами вещь на сутки. Чтобы отдохнуть и с новыми силами попытаться создать полноценный амулет.
На Эдвина, с трудом преодолевшего коридор, больно было смотреть. Бледный, стиснувший зубы маг тяжело опирался на косяк, но предложить помощь я не осмелилась. Гордеца и так серьезно ранил тот факт, что слабость видели.
Кабинет артефактора оказался просторным, почти таким же большим, как библиотека. Задернутое тяжелыми портьерами окно, три стола. На ближайшем стояли книги на раффиене и эльфийском, лежала толстая записная книжка, открытая на формуле. Схема меня привлекала одновременно красотой и сложностью. А еще понравилось, что Эдвин, заметивший мой интерес, не закрыл книгу, не стал делать из своей работы тайну. На столе у противоположной стены под колпаками из мутного стекла хранились амулеты. Кулоны, броши, кольца, браслеты. Не меньше трех десятков.