– Так… как она идёт-то?.. – хрипло откашлялся Чи Шо, – коли от нее остались… токмо…
Аудитория нервно сглотнула.
– А вот так и идёт, – тихо и печально промолвила Серапея. – Ноженьки белы идут, шажок жа шажком перештупая, а над ними рущеньки белы, аки крылья лебёдушки парят, головушку нешут, по волошам поглаживают, вправо-влево поворащивают. Губы алы на личике бледном шевелятщя-приговаривают: "Штупайте, ноженьки голые, хладные, нещите меня к нему, к нему. Шмотрите, глажыньки пуштые, не шморгните, не шлежитещь, ищите мне его, его". И кто шаяно али нешаянно вжглядами ш ней вштретитщя, того поутру мёртвым находят. На могилке ее. Иногда на холмике лежит, бедолага, а иногда пощти полноштью туда затащенный, одни ноги выштавляютщя да руки. Нащнут его вытягивать – ан, окромя рук-ног нишего и не ошталощь, как шроду не было. А ежели тшелым находят, то на литше такой ужаш, будто тот швет живым увидел…
Боярин Демьян передёрнул плечами, фыркнул и грузно поднялся с корзины почти за пределами света костра у колодца. В первых рядах лукоморцам пристроиться не удалось: слава об историях почтенной госпожи Сера Пе облетела едва не весь город.
– Бабушка твоя, Лариса свет Егорьевна, совсем уже не думает, чего глаголит.
– С чего это?
– Что попало ведь говорит.
– Что хочет, то и говорит!
– И я про то же. Весь вечер простофиль местных пугает. А они и рады – уши развесили, рты разинули.
Раньше Лариска свет Егорьевна обеими руками и ногами бы поддержала свет своих очей: во-первых, она и сама была такого же мнения, а во-вторых, в принципе делавшем "во-первых" ненужным, это же было суждение Демьяна! Сейчас же… Бабушка призвала к чрезвычайным методам и наказала блюсти свои интересы. "Если ты ему не люба, когда шёлковая, так стань каменной. Люб-не люб ему камень будет – дело второе. Первое дело, что хоть сама собой будешь, и при своём мнении, и сама себе боярышня. И он говорит одно, а ты между строчек-то почитывай. Правда, если даже ее на дне морском утопить, всё равно всплывёт. А уж из человечьего ума и подавно выскочит. Как ящерка: пока не смотришь, она шнырь с языка!..". Конечно, и по привычке, и по недоиспустившей пока дух надежде хотелось ей поддержать боярина Демьяна – но семена смуты, посеянные бабушкой в почву недовольства, успели дать ростки.
Боярышня поднялась – руки скрещены на груди, нижняя губа грозно выпячена, брови нахмурены. Анализ подтекста сказанных боярином слов пошёл в полную силу – и не в его пользу.
– А мне нравятся истории бабушки Серапеи, – попробовала спасти положение пристроившаяся неподалёку Наташа – но ее голос не был услышан высокими переругивающимися сторонами. Зато Гена рядом снисходительно усмехнулся: