— Извиниться? — словно не расслышав Настасью Павловну должным образом, переспросил Шульц. — Извиниться, милая моя, я могу только за то, что принял вас за другую. За деву юную, неопытную и в некоем роде невинную. За это я готов извиниться, за все же остальное — увольте!
От услышанного глаза Настасьи Павловны распахнулись шире, выдавая владевшее ею неверие. Подумать только! Она воображала, что тесно прижимающий ее к себе человек — лучший из мужчин, но оказалось, что странный дурман, оплетающий Оболенскую в его присутствии, свидетельствовал скорее об обратном. Интересно, скольких дам господин лейб-квор обольстил до нее, а затем низверг своим презрением с небес на землю? Скольким еще поэтично поведывал про возлежания под лодкой и горение всем телом, а затем заявлял, что они недостаточно хороши для интимных сношений? И Настасье было сейчас совсем неважно, что она сама навязалась Петру Ивановичу в компанию; как не было у нее больше желания прояснять, отчего так упорствует Шульц в своем заблуждении относительно нее; и что еще ужаснее — в один миг было забыто ею вверенное ей важное поручение под действием ослепляющего гнева.
А гневаться Настасья Павловна считала себя вправе. Господин лейб-квор сам, исключительно по собственной инициативе, принял ее за другую и не имел никакого повода теперь жестоко оскорблять ее. Особенно касаясь таких деликатных тем, как…
— Вы могли бы и не напоминать мне о моем возрасте! — возмутилась Оболенская вслух, смеряя Шульца горящим от негодования взглядом и добавила уже чуть тише:
— Как жаль, что я ошиблась в вас, не милый и не мой господин Шульц! — в голосе Настасьи Павловны проскользнула горечь, сменившаяся затем холодом: — А теперь, будьте любезны, отпустите меня, раз не желаете осознавать своих ошибок. А то, неровен час, запачкаетесь о не юную и не невинную деву, с которой не желаете иметь интимных сношений!
— Я не желаю? — не успев подумать о последствиях произнесенной фразы буквально вскричал Шульц, угрожая тем самым привлечь к себе внимание, которое было весьма некстати. — Разве я говорил вам подобное?
В голове Петра Ивановича властвовал туман, тот самый, сродни шулербургскому смогу, что устилал улицы, парки и аллеи города, стоило только наступить сумеркам. Иначе как можно было объяснить то, что он все еще вжимал Настасью Павловну в себя, рискуя нарваться на дуэль от ее супружника? И как можно было продолжать слушать весьма дерзкие речи Оболенской, внимать им и — мгновением позднее — подбирать в голове ответ?
— О каких ошибках, извольте полюбопытствовать, вы толкуете, Настасья Павловна? Ежели вы и водили меня за нос, когда прыгнули ко мне под лодку и притворились свободною девицей, то ошибиться в этом случае мог каждый!