Как в детстве, хотелось взять в руку карандаш, холст и рисовать, бездумно, впечатывая штрихи в белую поверхность. Но какое рисование под таким-то дождём… И какое там детство, оно ушло и уже не вернётся.
Выезжали тогда, упрямо подсовывала мне картинки память, устраивались на складных табуреточках и рисовали, рисовали… Места разыгрывались по жребию. Мне неизменно доставались Васильевский остров и Петропавловская крепость.
Акварель так и не полюбила. А вот графика, серые полутона — моё. Тёмный город в чёрно — серых оттенках осени, подсвеченный яркими софитами храм, волокущийся по Добролюбова уставший трамвай — дрын-дрын-дрын, двери на остановке — шарах, аккорды городского гимна, ровный, выхолощенный голос информатора: «Остановка: станция метро Спортивная…»
Город жил. Город смотрел свысока и вместе с туманом выпадал в осадок на гранитные тротуары. Казалось, он хотел что-то сказать мне, может, и говорил, но я не умела понять. Технарь, синий чулок, вобла, — я впервые с досадой ощутила, что совершенно напрасно лишена мистического сознания. С ним сейчас было бы повеселее. Не так неуютно.
Осень.
Самое тяжёлое время года.
Я дошла до Спортивной, и только там поняла, что на каршеринговую машину меня не хватит. Вызвала такси. Доехали без приключений.
Но уже во дворе я услышала тихий тоскующий плач, будто где-то под машинами оставили младенца, и тот, устав кричать, теперь лишь слабо плакал, жалуясь на вселенскую несправедливость: все по домам, в тепле, а ему тут умирать…
Вряд ли это был настоящий ребёнок, не тот район и не тот дом, чтобы детей бросали, охрана опять же. Скорее всего, щенок. Или кошка…
Кот.
Он смотрел на меня из-под машины огромными чёрными глазами, совершенно человеческий взгляд, и эти кисточки на ушах…
— Бегемот? — неуверенно сказала я.
И тогда зверь из последних сил вытащил себя на тротуар. Грязный, мокрый, шерсть свалялась и висела колтунами, а на боку, боже мой, рваная рана! Собаками его травили, что ли?!
Больше всего на свете мне хотелось сейчас нырнуть в тепло и уют Ольгиной квартиры. Сама на ногах еле стояла, от слабости после перенесённой болезни только что ветром не сдувало. И всё-таки я наплевала на своё состояние и внешний вид, подняла огромного кота и перенесла на лавочку, благо было тут недалеко совсем.
— Эх, ты, бедолага, — сказала я ему. — Кто же тебя так?
— Палками от скандинавской ходьбы, — пояснил охранник, появившись невесть откуда.
— И вы смотрели?!
— Устроил он тут вопли Видоплясова, — с досадой высказался мужчина. — Лёг на то место, где… кхм, — вспомнил внезапно, что я — родственница тела, которое увезли