Кто-то прошел по чердаку. Три шага туда, три обратно.
Настя не смогла совладать с собой, и ее рука, еще секунду назад, бывшая такой живой, такой по-настоящему осязаемой, вдруг растаяла. И пальцы Матвея ухватили пустоту.
— Что это? — спросил он, поднимая голову. — Я второй раз спрашиваю, и очень надеюсь услышать ответ.
— Уместнее спросить «кто», — справившись с эмоциями, ответила Настя. — Он приходит только когда мне хорошо. Всегда, когда мне хорошо и никогда, если мне плохо.
— Он? — уточнил Матвей, разворачиваясь к двери, к серому провалу, ведущему в коридор. — Я открыл чердак. — признался он.
— Не имеет значения, — убито ответила девушка. — Чердак был закрыт не для того, чтобы не выпустить его. Такому, как он двери не помеха. Чердак был закрыт, чтобы туда не ходил ты…
Она продолжала говорить, когда в коридоре послышался шум. Он был похож на шуршание бумаги, в которую оборачивают шляпки, перед тем, как положить в коробки. Сухой ломкий шелест. А потом в дверном проеме появился человек, сплелся из тончайших нитей полумрака, что скапливается по углам даже в ясный полдень.
14. Представляющая гостей (2)
Он был невысок и всегда носил сюртук из темно-зеленого сукна, страдал отдышкой и не видел ничего дальше своего носа без очков. Сейчас их стекла выглядели разбитыми. Настя понимала, что увидел перед собой Матвей. Пожилого мужчину, склонного к полноте, который подслеповато щурился и совершенно не выглядел опасным. Он выглядел, как битый жизнью стряпчий и не более. Внешность бывает обманчива.
Взгляд прищуренных глаз остановился на Матвее.
— Кто вы та… — начал мужчина, но она прервал его:
— Здравствуйте. Прохор Федотыч. Как ваши амбарные книги, прилично себя ведут в этом столетии?
Не имело никакого значения, что она говорила. Настя могла перечислить ему заповеди или составляющие пряной медовухи, что варила кухарка к яблочному спасу. Могла прочитать какое-нибудь городское уложение, запрещающее сваливать навоз в городской черте, результат был один и тот же.
Бывший управляющий папеньки открыл рот. Нет, он ничего не сказал. Он закричал. Заорал, как раненый медведь, вкладывая в этот звук всю свою силу. Свою жизнь. И свою смерть. И поскольку он в отличие от Насти не растрачивал силу на имитирование «нежизни», его такие глупости не волновали, то звук вышел оглушающее сильным. Так и захотелось поковыряться в ухе и убедиться, что оно все еще на месте.
Но в его крике было кое-что еще, не только звук. Настя едва почувствовала легкое дуновение, а вот Матвея отбросило прямо на стеклянные двери террасы. Стекло звякнуло, и девушка ощутила трещину, как царапину на коже. Бутылки на столе упали, запахло разлившейся самогонкой, кресло, в котором она так любила сидеть, стало раскачиваться само по себе.