рождения, и это был один из самых худших подарков — и вместе с тем обычный для нее. Леночка была милым существом, но о таких говорят — «можно вывезти девушку из деревни, но деревню из девушки»… Поэтому ее подарки вроде этого галстука были безвкусными, некрасивыми и выглядели дешево и как-то потасканно, что ли, даже только что извлеченные из упаковки.
Этот мерзкий, уродливый, дешевый галстук, пошлый в своей пестроте, Пал Саныч нарочно выбрал. Он очень тонко чувствовал разницу между своей вещью и вещами Глеба — дорогими, подобранными тщательно и со вкусом. Какой же дурой будет выглядеть Олечка, которая после Чу соблазнилась бы на владельца этой унылой дешевки!
Скомкав вещь, Пал Саныч небрежно закинул ее в угол. Кто бы ее не нашел — скандала не избежать.
На душе у Пал Саныча было спокойно и хорошо, словно он, наконец-то, завершил трудное дело. Он так же неспешно поднялся и, не удосужившись поправить постель, тихо прошел к выходу. Запер дверь, оглянулся. Никого. Никто его не увидел.
Спускаясь по лестнице, Пал Саныч насвистывал песенку и размышлял, выкинуть ли ему ключи или оставить себе, как трофей. Подкидывая на ладони связку, он словно взвешивал все «за» и «против», вслушиваясь в звяканье металла.
Ключи в последний раз шлепнулись во влажную ладонь, и Пал Саныч крепко сжал пальцы. Нет. Не выкинуть. Оставить.
* * *
Олечка поехала на ночь к себе, так как Глеб отзвонился и сказал, что очень сильно задержится. Вероятно, вернется за полночь. Сначала она расстроилась, а потом вдруг надумала узнать, что у нее творится дома, захотела прибраться и, быть может, пригласить подружек?
— Хорошо, завтра увидимся, — произнес Глеб. В его голосе послышалось тепло, обычное человеческое тепло, и Олечка рассмеялась, угадав интонациях голоса Глеба что-то свое, сокровенное.
— Увидимся, — шаловливо ответила она.
Вернулся домой Глеб действительно поздно, даже позже, чем предполагал. Уставший, но довольный — сделка срослась, все было просто отлично.
Все, что ему сейчас хотелось — это принять душ и упасть спать. Завтра с утра снова в офис, рабочего дня никто не отменял.
То, что дома у него кто-то побывал, он понял, едва отперев дверь. Кто-то чужой — не Ольга. Кто-то, кого совсем не звали. Тот, кто не знает расположение вещей в доме, тот, кто оставил след на светлом полу — его отчетливо было видно в квадрате вечернего света, падающего из кухонного окна. Глеб даже замер на месте, напряженно вслушиваясь в темную тишину, рассматривая этот отпечаток ботинка — несомненно, мужского, — который, казалось, наливался зловещей темнотой.