Ворон пытается рисовать на полу приличествующие моменту знаки, но всё это не важно. Знаки — лишь маячки, помощники воли. Если я намерен сейчас пройти по клинку, мне не нужны уже ритуалы.
Почему я хочу этого для него? Хотя бы потому, что он пытался найти хоть какой-то путь в давящей серой обыденности. Большинство не хочет даже поднять головы.
И я кладу простой нож с чёрной пластмассовой ручкой поперёк той бездны, которую ему положено миновать. И соединяю ладони. И поднимаю глаза, чтобы увидеть стоящего надо мной Азараила, Ангела и Демона порога. И встречаюсь с пылающими глазами его, чтобы он узнал во мне проводника. И горю вместе с ним. Но, пока я горю, по тонкому лезвию ножа уходит в небытие душа моего нечаянного друга.
Всё.
Больше я ничего не могу для него сделать. Завтра эта дорога может не удержать даже меня. Завтра — будет поздно.
Я делаю вдох. Время слилось в один остановившийся миг, но дыхание освобождает его. И тьма усталости наваливается вдруг, как тяжёлая шуба из чёрной овцы. Но я превозмогаю усталость и ещё долго говорю с телом Ворона.
Наконец то, что остаётся от моего гостя, засыпает, оно даже мечется и кричит во сне.
Утром я отвожу его обратно. Пешком. Ещё не ходят трамваи. Я не хочу, чтобы случайные прохожие увидели его близко.
На работу попадаю невыспавшийся и разбитый. В обед (как быстро) звонит телефон, и какая-то женщина спрашивает:
— Вы такой-то?
И молчит в трубку.
— Отчего он умер? — говорю, чтобы не молчать.
— Сердце остановилось… Может, у вас сохранилось фото? Вы же снимали его для газеты? Нам очень нужно фото на памятник.
Женщина боится, я слышу. Боится осуждения так же, как и мёртвого уже мужа. Наверное, гражданского, иначе всё-таки не решилась бы мне позвонить.
Снимки… Он говорил мне тогда, что редакционный фотоаппарат не годится — будет испорчен или снимок, или камера. И я не удержался, снял.
— Да, — соглашаюсь я. — У меня есть его фотографии. Цветные, в хорошем разрешении.
И даже обещаю привезти.
— Прощание будет завтра, в недостроенной церкви рядом с домом.
Она плачет, но я не утешаю даже из вежливости. У него нет родственников. Ей достанется двухкомнатная квартира, ей есть за что страдать.
На следующий день вместо обеда еду в церковь.
Когда-то в нашем городе была всего одна раскрученная церковь. Теперь я сбился со счёта: так резво поспешает искушённый народ зарабатывать на вере деньги.
Церковь достроена больше чем на две трети. В ней холодно. Хорошо, что успели закрыть крышу.
На лавочке, у чёрного, как и при жизни, тела, сидит женщина лет сорока пяти, полная и неопрятная. Наверное, она плохо замечает сейчас, как и во что одета. На голове — чёрный платок.