Вы, Солнце и Луна, сидели за столом и пристально наблюдали за этой сценой. Ты засмеялся надо мной, а Гай тебя стукнул.
Луций Цезарь, человек почти карикатурно благородный, махнул рукой и сказал:
— Все в порядке, юношеству свойственна рассеянность, как и старости. Я тебя понимаю.
Ух ты, пронеслось у меня в голове, а я думаю: не очень-то понимаешь. Но говорить этого не стал, наоборот, я был сама любезность весь тот завтрак.
Даже отдергивал вас с Гаем по поводу приличий, что было мне совсем не свойственно.
Я понимал, почему Луций Цезарь, родич матери, пришел к нам, с какой, так сказать, прекрасной и возвышенной целью. Мама попросила его о помощи. Она отказалась от идеи погибать и решила обратиться к своей семье.
О, я только надеялся, что Фортуна будет на нашей стороне. И я пытался показать, хоть это и не было чрезвычайно важно, что из всех существующих в этом мире ребят, я лучший пасынок на свете.
Луций Цезарь вел себя самодовольно, неприятность, которая часто происходит с людьми, решившими кому-то помочь. Но я только подогревал его ощущения: беззащитная вдовушка и трое бедных детей, дядюшка, однажды они отплатят вам добром.
Больше всего мне мешал Гай. Ему Луций Цезарь не понравился сразу, и Гай весь завтрак сверлил его взглядом.
Когда Луций Цезарь говорил, что погода портится, Гай говорил, что вот и нет, погода такая ему и нравится больше всего.
А я говорил:
— Потому что Гай у нас очень необычный мальчик с необычными предпочтениями. Но большинство людей любят солнечные и теплые дни, правда, Луций?
Ты тоже не очень мне помогал.
— Я люблю солнце, чтобы оно меня грело.
— Не чтобы оно тебя грело, — сказала мама. — А за то, что оно тебя греет.
Я сказал:
— И тем не менее, по милости солнца мы можем наслаждаться всеми дарами земли. Вот, попробуй яблоки в меду.
Он, паскуда, съел все мои любимые яблоки в меду, пополнение запаса которых, учитывая наше финансовое положение, в ближайшее время не предвиделось. Я его почти возненавидел, но продолжал мило улыбаться. Луций Цезарь спрашивал, каковы наши успехи в учебе, но так как успехов у нас не было никаких, вместо них я продемонстрировал, как ловко умею стоять на голове (меня чуть не стошнило, все ради моей семьи).
— Тот, — сказал я, ощущая, как кровь приливает в голове с отчаянным жаром. — Кто умеет так делать — настоящий оратор. Я имею в виду, из этого положения можно говорить все, что угодно, и будет интересно.
— Марк, прекрати, это неприлично.
Но Луция Цезаря я позабавил.
— А что еще умеешь? — спросил он, глядя на меня светлыми, умными глазами. Глаза этих Юлиев всегда — глаза умных животных. Внимательных кошек.