А дорожное песчано-гравийное полотно, сразу же после последнего дождя выровненное мощными грейдерами, неутомимо продолжало, как бы набегая на машину, уходить и уходить под неё. Сосны с игольчатыми кронами, стоявшие вдоль поросших иван-чаем обочин, своими мощными, будто вылитыми из бронзы, стволами мелькали яркими кадрами киноленты, так быстро, что в глазах рябило... Езда, хотя и скоростная, словно гладко выстеленная в пространстве и во времени, всё же утомительно укачивала. От этого Анатолий Петрович расслабившись, свесив голову, почти задремал, но тут его горячее сознание неожиданно выхватило из глубокой памяти прошедшую ночь, и он почему-то руками радостно потянулся, да так высоко, что упёрся ими в брезентовый тент, и всей грудью выдохнул: “Ох, и хороша же жизнь!..”
— Вы это о чём?! — удивлённо спросил Пётр.
— О своём, глубоко личном! — коротко ответил Анатолий Петрович.
И перед его мысленным взором ярко, словно наяву, вспыхнул световым всполохом такой родной, такой пленительный образ Марии, и светло подумалось: до чего же хорошо было отдаваться каждой клеточкой тела, каждой частицей души неповторимо страстной любви, в которой он с упоением то покрывал и покрывал жаркими, мелкими поцелуями упругое, горячее тело жены, то горячо шептал ей самые нежные, самые сокровенные слова. А она в ответ на них сладко, словно в чудесном полузабытьи, постанывала и крепче прижималась к нему, от чего ещё больше хотелось всем своим существом раствориться в родной женщине, чтобы стать с ней до конца жизни одним неразрывным целым...
Эти лучезарные мысли-видения Анатолий Петрович настолько остро и глубоко прочувствовал, что его молодое сердце забилось чаще с той жизнерадостной силой, которая придаёт душе высокое чувство небесного полёта, что он от счастья чуть не вскричал!.. Но устремив сквозь лобовое стекло жаркий взгляд в темнеющее небо, как в Божьем Храме, стоя на коленях перед Святыми ликами, горячо взмолился: “О, её величество судьба, прошу тебя быть к нам с Марией милостивой! Продли хоть на несколько дней молодость! Позволь сполна надышаться всей душой тем вдохновенным земным счастьем двоих, которое, может быть, для людей на самом деле куда значительней, куда необходимей небесного!..”
23
В Нюю въезжали уже в синих сумерках, ставших с началом августа настолько густыми, что пришлось включать дальний свет фар. Да, предосенний месяц с каждым днём заявлял о себе всё сильнее, всё явственнее вернувшейся вечерней, переходящей в ночную теменью, в которой всегда чувствуется если не таинственность чего-то не изведанного до конца, то тревожное ожидание, пускай пока необъяснимого, но нового в природе, в родной жизни, в горячих трудовых хлопотах — везде, где присутствие человека определено свыше. Полуденное солнце по-прежнему светило со своей небесной вершины золотоносно, мощно, но в его искрящихся, густых лучах уже не было того молодого задора, той смелости, того огня, что неутомимо прогревали воздух до звона и маревой розоватой прозрачной дымки на горизонте.