— Ты — вещь. Советую как можно быстрее усвоить это, — сказал человек в черном на мое судорожное всхлипывание. — Я объясняю только один раз. Потом буду наказывать. Первое: ты открываешь рот и говоришь только тогда, когда тебя спрашивают. Если не спрашивают — молчишь. Никаких звуков, никаких всхлипов, ничего. Второе: ты делаешь только то, что тебе велят. Если тебе сказали стоять — ты стоишь на месте. Даже если про тебя забыли, даже если все ушли. Сутки, двое, трое. Пока не умрешь или пока тебе не скажут, что ты можешь сойти с места. Это понятно?
Я кивнула, от страха стучали зубы и толком ответить я не могла.
— Не слышу, — сказал человек.
— Да.
— И третье, — сказал он, — если хозяин захочет что-то сделать с тобой: дотронуться, ударить, взять тебя, ты ни словом, ни движением не показываешь, что тебе это неприятно. Что бы с тобой ни делали — ты улыбаешься.
— Нет… пожалуйста…
Я всхлипнула не удержавшись, отчаянно… И наказание не заставило себя ждать. Легкое движение пальцев, мой ошейник вдруг резко сжался, так, что перехватило дыхание. Всего на мгновение, давая мне понять. Потом отпустило. Слезы… я изо всех сил пыталась справиться и не всхлипывать снова… Это так страшно.
— Если я сдавлю чуть сильнее, то могу сломать тебе шею. Будь внимательна.
Он говорил все это холодно и бесстрастно, словно не человек вовсе. Словно ему все равно.
В ответ я могла, наверно, только моргать. Вопроса не было, значит, и ответить я не имею права.
Потом меня вели через весь город. Так же, голой, в ошейнике, по улицам, полным людей. У меня дрожали колени, горели уши и щеки… так унизительно… но сделать я ничего не могла. Даже плакать.
Мне казалось — все смотрят на меня. Хотя на самом деле — не смотрели, им не было до меня дела, такими, как я тут никого не удивишь… словно скотину повели на поводке.
Я представить боялась, что со мной будет дальше. Если объясняют такие правила, то ведь не оставят в покое и не забудут? Не сразу… Я успею умереть от этого ужаса, от стыда, боли, чего угодно… Лучше умереть. Прямо сейчас — дернуться, побежать, тогда ошейник сожмется и я задохнусь… и все будет кончено.
Илан-аджу, на рабском рынке, сказала мне — девушек из другого мира, барга, не покупают для домашних работ. Только для развлечений. Я — игрушка. Надолго или на один раз… как пожелает новый господин.
Я шла, старалась не споткнуться изо всех сил и ни с кем не встретиться взглядом так старательно, что даже не понимала, куда меня ведут, не видела города, только брусчатку под ногами и спину человека в черном, что шел впереди.