- Да какая хуй разница, З.Г., Ю.Ю., Ж.Ж.! Главное – какие стихи!
- Товарищи, что это?
- Ладно!
- Да так, наброски, - скромно ответил Толстой.
- Да. Я гений, - печально согласился Гоголь. – Что ж. Тебе можно прочесть все это, - и Гоголь указал куда-то назад.
На пороге Вознесенский пожал не руку, а локоть Стасика Усиевича. Видимо, боялся, что если даст Стасику руку, Стасик ее ни за что не отпустит.
Я кричал:
- Да, - сказал я. – Стасик, если хочешь быть поэтом, надо следовать правилам, а как же. Это я говорю тебе как наш импресарио.
- Значит, кто здесь мечтает о романтике военной службы?
Он хочет прожить до ста лет, чтобы похоронить всех друзей, - сказала однажды мне мама сурово. - И тебя, дурака – первого. Сто лет! Нет, Дима. Хорошие люди так долго не живут.
По этой команде мы поначалу принялись падать ногами в разные стороны, а Тамерлан Давыдович нам кричал, что мы трупы, потому что альфа, бета и гамма-излучение проникает всюду, не имеет вкуса, цвета и запаха, так что невозможно и беспечно пытаться лечь к нему ногами, а надо как можно быстрее бежать к ближайшей свинцовой стене толщиной не менее 1.5 метров.
А еще через секунду из дома вышла бабушка. Она слышала шум, и она подумала – это шалим мы, дети. И она прихватила с собой розовый сверток шоколадных конфет – она хотела угостить нас. Она сделала несколько осторожных точных шагов слепого по двору, предлагая пустоте, темноте и самому хаосу - шоколадные конфеты. Но конфеты никто не брал, и бабушка напряженно прислушалась – почему столько криков боли и ужаса, и почему никто не хочет конфет?
Стасик ел долго. Запивая еду «Каберне». Но не смог съесть всего. Я тоже хлестал винище стаканами, и в ярости требовал, чтобы Стасик съел все, но у него не получалось. Больше не лезло. Стасик был набит изюмом под завязку. Тогда я стал требовать, чтобы он ел красную икру, запивая сгущенкой. Так получилось впихнуть в Стасика еще несколько килограмм еды. Но больше Стасик есть не мог. Он задыхался.
- Проходите.
Тогда врач потребовал.
Тогда мама взяла трубку телефона, набрала какой-то номер и сказала:
Потом Кису вообще не было слышно, говорила только Наташа:
- Но я не хочу так, импресарио! - и Стасик полез в мой холодильник и сделал себе бутерброд с нежным сыром. – Всю жизнь. В нищете.
Мы направились прямиком к пилоту. Он уходил от нас довольно быстро, а окликнуть его мы не могли, потому что имени его мы не знали, а кричать «эй, пилот» - было неловко. Тогда мы забежали вперед и преградили ему дорогу. Пилот испугался и бросился к стене. Мы удивились, но отпускать его было нельзя, и мы с Кисой прижали его к стене, как шайбу.