– Так мы поможем! – горячо заверил майор. – Я задействую все свои связи…
Малахов покосился на него с сомнением. Что-то раньше он никаких особых связей у начальства не замечал. Вернее, те связи, которые у него были, имели обыкновение покрикивать на майора, употребляя такие слова, как «низкая раскрываемость», «неумение использовать потенциал», «отсутствие оперативности», которые напрочь лишали надежды на предоставление Любушкину по дружбе каких-то особых условий для расследования.
– А тут еще международный террорист Светлов, – вспомнил он. – Убитый, – с готовностью пояснил он, встретив непонимающий взгляд майора.
– А, – просветлел тот. – Который на фотографии? Которую тебе прислали? Которые с буквами, вырезанными из газет?
– Он, – кратко ответил Малахов, остановив бесконечный поток «которых». Он подивился, почему у него появилось неудержимое желание исправлять полуграмотную речь старшего офицера. Наверное, решил он, после непривычного для него анализа речи медсестры, которая с самого начала казалась ему подозрительной. Что-то в ней было неправильно. И он оказался прав – пожалуйста, немка! Теперь, когда у них в руках мнимый Ованесян, думал он, ему будет легче установить личность обоих. Ему почему-то захотелось показать немецкому Ованесяну фотографию убитого Светлова. Он покосился на Любушкина. Майор ему был больше не нужен. Пора было начинать работать, а присутствие Любушкина этот процесс почему-то очень замедляло. Малахов давно заметил, что стоит майору оказаться в помещении, как мысли его сотрудников начинают путаться, теряя всякое право на то, чтобы называться мыслями. Поморщившись, он двумя пальцами вытащил из «органайзера» бывший когда-то белым шнурок от папки. Любушкин тут же вскочил, поспешно распрощался и ушел.
Малахов аккуратно выбросил изжеванный шнурок в корзину для бумаг, вытащил фотографию Светлова, прикрыл разнокалиберные газетные буквы, наклеенные неизвестным корреспондентом, белыми листами, и поднял было трубку, чтобы послать за арестованным, но в это время зазвонил внутренний телефон.
– К вам просится гражданка Громова. Пропустить? – поинтересовался дежурный.
– О, черт!
– Что-что?
– Пропусти, говорю.
Он рухнул на стул, собираясь с мыслями. Малахову было очень трудно общаться с гражданкой Ириной Матвеевной Громовой. У него было смутное ощущение, что она не принимает его всерьез. Когда она смотрела на него своими насмешливыми глазами, ему почему-то хотелось надеть парик, застегнуться на все пуговицы или, еще лучше, спрятаться за какую-нибудь ширму.
Ширмы в его кабинете не было, поэтому он остался сидеть на стуле, уткнувшись в какие-то бумаги, которые он быстро стянул со стола, который временно занимал практикант Сережа Дымков. Он не сразу разглядел, что это были детальные подробности какого-то изнасилования с многократным упоминанием органов деторождения, смутился, хотел сунуть их в ящик, и в это время в кабинет вошла гражданка Громова.