В доме пахло дохлыми мышами, гречкой и старостью. Маленькие окошки запотели от духоты. Воздух в избе был так тяжёл, что, казалось, его можно резать ножом на ломти.
Старуха, шаркая и бормоча себе под нос, словно ведьма, проводила нас в маленькую комнатушку, а долговязых дураков повела дальше.
Две железные кровати, как в больнице с казенными высокими спинками, ковёр, выеденный молью, на стене, комод из горбылей и такой же тяжеловесный шкаф— вот и всё убранство комнаты.
Молчание между мной и Региной затянулось до неприличие и стало почти осязаемым. Ни я, ни она не знали о чём говорить друг с другом, мало того испытывали взаимную неприязнь.
— Всего три дня, — уговаривала я себя. — А потом — город, институт, Алрик. Всё вернётся на свои места.
— За эти три дня может произойти что угодно, — вздыхала гиена. — Ты— самая настоящая дура. Какого чёрта ты здесь делаешь?
Теперь я и сама не понимала, зачем приехала, что толкнуло меня сесть в этот треклятый автобус.
А темнота за окном густела, становясь похожей на сливовый кисель. Чужая комната, чужая деваха, лежащая на соседней кровати, тусклая лампочка, льющая с потолка унылый болезненный свет.
— И что дальше? — не выдержала я молчания. Меня разрывали два противоречивых желания, подружиться с соседкой, ведь не молчать же в самом деле, и отправить её куда-нибудь подальше, чтобы не напрягала своими брезгливыми взглядами, независимым видом и шмыгающим носом.
Деваха вздохнула, повернулась на своём ложе и нехотя ответила:
— В дом культуры пойдём на собрание. Совсем что ли дура, ничего не помнишь?
Я и впрямь не запомнила про клуб. Да, во время поездки Игнат что-то такое говорил, но я упустила его слова мимо ушей, не до того было.
Вновь замолчали. Регина уткнулась в журнал, мне же пришлось довольствоваться разглядыванием узора на выцветшем ковре. Ну не идиотка ли я, отправиться в дорогу без личных вещей? Ни сменной одежды, ни зубной щётки, ни книжки, чтобы почитать.
— Есть идите! — раздался голос старухи, скрипучий, словно ржавые пружины.
Деваха тут же соскочила с места и бросилась к двери, я последовала за ней, хотя есть мне совершенно не хотелось. Напротив, мысль о еде вызывала тошноту.
Достав телефон и убедившись, что в этой деревушке связи нет, я вновь сунула его в сумку.
— Не ловит тут, — кинула мне через плечо Регина. — Специально здесь решили дела делать, чтобы никто не смог доложить.
В лицо бросилась краска, словно кожу опалили кипятком. А ведь я, действительно, была готова доложить, предать товарищей— революционеров. Позвонила бы Алрику, попросила за мной прилететь, и всех бы выдала.