От вида тарелок, до краёв наполненных гречневой кашей резко замутило. Зато деваха и пацаны набросились на еду с такой жадностью, словно их не кормили неделями.
— Бухнуть бы, — с набитым ртом произнёс тот, что в чёрном спортивном костюме. — Надо узнать, может бабка наша самогоном промышляет?
— Может и промышляет, — хмуро проговорил второй пацан в таком же костюме, но синем. — Только слышал, что Игнат сказал?
— Ага, — вмешалась Регина. — Сдохнуть что ли хочешь? Вот, как вернёмся в город, так и бухнём.
После ужина мы отправились в клуб. И Регина, и пацаны шли так быстро, что я едва поспевала за ними на своих высоких каблуках. Лай собак усилился.
Из дворов соседних домов выходили люди и присоединялись к нам, весёлые, нервные, опьянённые собственной смелостью.
Наконец появилась и Дашка. Такая же взбудораженная, с безумным огоньком в глазах. Она возбуждённо о чём-то рассказывала, жестикулировала и была полностью довольна жизнью. Лишь я ощущала некую неправильность во всём происходящем, словно кучка расшалившихся детей решила развести огонь в комнате, в аккурат посреди ковра, не думая ни о последствиях, ни о собственной безопасности.
Я подошла ближе к подруге, но тут же поняла, насколько её тяготит моё присутствие. Нет, Дашка не прогнала меня и даже не окатила презрительным взглядом. Она всего лишь не обратила на меня внимания, продолжая болтать со Светкой и Юлькой. Девчонки обсуждали хозяина дома, в который их поселили, умилялись хозяйским двухлетним сынишкой, восхищались собакой, планировали попариться в бане. Я остро, до слёз, почувствовала себя лишней.
— У каждого свой путь, — поучала гиена менторским голосом. — Какого лешего тебя понесло на чужую дорогу? К чему тебе чужие идеи?
А мы всё шли и шли, вдоль домиков с горящими окошками, вдоль фонарных столбов, вдоль заборов. Под ногами скрипел снег, мороз покусывал щёки.
В актовом зале местного дома культуры приятно пахло пылью, дерматиновыми сидениями и тем неповторимым запахом всех залов, где есть сцена. Меня тут же перехватили фотограф и гримёрша, усадили на стул. Гримёрша ловко заплела мне косички, вплетя в них розовую ленту, нанесла грим. Фотограф сделал несколько снимков, требуя от меня то улыбнуться, то скорчиться в скорбной гримасе.
— Отлично! — цокал языком он, после каждого щелчка фотоаппарата. — То, что надо!
Наконец, мне позволили уйти, и я затаилась на галёрке.
Игнат, с ловкостью обезьяны, запрыгнул на сцену. Его фигура на фоне зелёного пыльного занавеса показалась ещё внушительнее.
— Так! — гаркнул он, заставляя умолкнуть шепотки, смешки и шуршание пакетов.