— Да. Но не прямо сейчас. Мне нужны пара дней передышки, иначе свихнусь.
— Это правильно. Отдыхай.
— Угу.
Утыкаюсь в чашку с травяным настоем и чувствую себя впервые за долгое время совершенно спокойно. Будто наконец сделала то, что была должна сделать, но чему противилась изо всех сил, опираясь на какие-то идиотские измышления.
— Наверное, это будет одним из самых кратких браков за всю историю человечества. — Теперь и я растягиваю губы в невесёлой улыбке.
— Ну, здесь у вас с Невским твоим счёт один-один.
Меня так и пригвождает к стулу, на котором сижу. Давид с Оксаной тоже разошлись? Почему вдруг стало так отчаянно колотиться сердце? Словно оно не понимает, что всё впустую. Что даже если Невские больше не муж и жена — всё кончено и так и останется лежать в руинах. Нет, не понимает. Бьётся как сумасшедшее, и где-то в глубине души я испытываю радость.
— Давид и Окс развелись? — спрашиваю словно бы невзначай, и мама, поднимаясь из-за стола, кивает.
— По крайней мере, я слышала именно это. Ладно, иди отдохни, а я приберусь и за хлебом схожу. Засиделась без тебя одна.
Она начинает хлопотать у плиты, а я всё так же сижу в ступоре. Ведь меня совсем не должно это трогать — у нас, у каждого, теперь свой путь. Почему же сейчас кажется, что убеждая себя в этом, я вру самой себе?
За последнее время я потеряла то, что всегда было моим неизменным спутником — надежду. Сама себя загнала даже не в рамки — в душный склеп, куда не проникали ни свет, ни воздух. И надежды тоже не осталось. Так было проще. Своего рода самообман, что всё идёт по нужному и единственно верному пути.
И вот теперь, когда сижу на постели, обхватив колени руками, понимаю, что в душе снова рождается надежда. На то, что даже после всего случившегося я имею право на маленький шанс быть с тем, кого люблю. И что он тоже до сих пор желает только меня.
Это так странно — снова чувствовать, что кровь бежит по венам, разнося какое-то чувство предвкушения, понуждая понять, что я жива.
— Мам! — кричу в сторону кухни, и мгновением позже на пороге появляется испуганная мать.
— Что случилось?
— Ты сказала, что Давид уезжать собирался. Куда — не знаешь?
— Не знаю. За границу. Жить.
— То есть, навсегда?
— Да, скорее всего. А что?
— Нет. Ничего. Спасибо.
Мама застывает в дверях, смотрит на меня — физически чувствую её взгляд, но сейчас мне не до разговоров, расспросов или обсуждений. Хватаюсь за это чувство внутри, как тот, кто слишком долго пробыл под водой, но смог оказаться на поверхности и теперь делает жадные вдохи. И больно в лёгких — и чувство эйфории под кожей.