Он стоит на верхней ступени крыльца, заложив руки в карманы джинсов. Такой бесконечно знакомый и до боли далёкий. Изменившийся за то время, что мы не виделись, но мой… только мой.
— А ты как здесь? — выдыхает он едва слышно, и я делаю то единственное, чего мне хочется — шаг к нему.
— А я… мне так сюда захотелось. Ты же не против?
— Не против.
Он следит за каждым моим шагом. За тем, как поднимаюсь на крыльцо, минуя первую ступеньку. И не двигается. Давид весь — словно замершая статуя. Позволяет рассмотреть его всего. На щеках Невского — многодневная щетина, под глазами — круги. И всё же, этот тот самый Давид, которого я знала все эти ничтожно короткие, но безгранично важные шесть лет.
— Ты одна? — уточняет он, когда я останавливаюсь напротив, бесцельно вертя в руках кленовый лист. И в этом вопросе мне чудится совсем иной подтекст, чем мог вкладывать в него Невский.
— Да. Я теперь одна, — отвечаю едва слышно, и это — словно спусковой крючок для того, что происходит следом.
Давид стирает расстояние между нами в один шаг. Обхватывает моё лицо ладонями, всматривается в глаза несколько бесконечных секунд. И столько в его взгляде всего… Та тьма, дьявольская, утягивающая в свой водоворот, в который я всегда летела словно бабочка в огонь.
— Ты не одна, Аленькая, — выдыхает в губы, и тут же сминает их яростным поцелуем.
И снова нет ничего. Только страсть, бегущая по венам со сверхзвуковой скоростью. Только голая жажда, когда не знаешь, как жил без этих прикосновений и поцелуев, без возможности дышать одним воздухом с человеком, от которого сходишь с ума.
Он берёт меня прямо на крыльце дома. Раздевает поспешно, едва ли не разрывая одежду. Едва ли не рыча от того, что делает, и что я сама — позволяю ему творить с собой. Это всё порождает во мне ощущение, что я вернулась туда, где и должна была быть всё это время.
Я жадно целую Дава в ответ. Не справляюсь с застёжкой ремня на его джинсах, и мне хочется грязно выругаться от потребности почувствовать Невского в себе прямо здесь и сейчас. Он сам высвобождает напряжённый член, врывается в меня и начинает иметь. Грубо, по-животному быстро, будто мы не любовью занимаемся, а сношаемся как два зверя.
Спиной чувствую шершавый камень, пальцами — кожу Дава, что кажется раскалённой. А всем своим естеством — его. Невского. Везде. Он за какие-то секунды заместил собой всё, что мне казалось нормальным. Окружил своим ароматом, своими прикосновениями, собой. И везде теперь только он.
Давид замедляет движения, но стоит мне требовательно всхлипнуть, одной рукой приподнимает меня выше, второй — ласкает клитор. Растирает его быстро, причиняя сладкую боль. И я испытываю острейшее, на грани с потребностью отстраниться, удовольствие. Я кончаю, с силой сжимая его собой. Едва сдерживаясь, чтобы не кричать. Он во мне — так глубоко, что чувствую Дава каждой клеточкой тела, и знаю — такое наслаждение мне может подарить только он.