Сам Невский доводит себя до оргазма несколькими ударами бёдер. Врывается в меня последний раз и с рыком кончает, прижимаясь ко мне лбом. Дышит надсадно, хрипло вбирая в себя прохладный воздух. А я так и цепляюсь за него и кажется, могу умереть, как только Невский меня покинет.
Это настолько цельно и правильно, что я чувствую себя абсолютно счастливой. И в момент, когда прижимаю Дава к себе, ничего не говоря, потому что слова не нужны, и ощущаю и его стальные объятия, что кажутся мне дьявольскими силками, в которые я пришла по собственной воле, я готова лгать себе, что теперь всё будет иначе.
Лгать, не понимая, что всё только усложнилось. И что впереди нас ждёт то, к чему мы оба пока не готовы.
— Что мы творим? — выдыхаю я, тая под поцелуями Невского. Из жадных и глубоких они превратились в невесомые, когда Дав скользит губами по моим губам, скуле, виску. И прижимает к себе несильно, но ощутимо, будто даёт понять, что не потерпит, если я решу куда-то сбежать.
А я и не хочу никуда. Вот так лежать в его объятиях и чувствовать себя на своём месте — это единственное, что мне сейчас нужно. И думать о том, что ждёт вне этого ощущения и стен дома Невского, совсем не хочется.
— Творим то, что нужно было творить уже очень давно, — шепчет Давид.
Не помню, как переместились в его спальню, где Невский вновь набросился на меня, уложив на постель. А мне хотелось только умолять, чтобы он никогда меня не оставлял. И чтобы любил так, как это умел делать только он.
— Согласна.
Мне хочется спросить, что будет теперь, и в то же время я боюсь услышать то, что снова принесёт мне только боль. Как бы то ни было, даже если это был последний раз, когда я с Давом, это только укрепило мою уверенность в том, что моё замужество было ошибкой. И даже если бы Слава вёл себя иначе, был предупредительным и заботливым, я бы к нему не вернулась.
— Когда ты с ним разведёшься? — спрашивает Невский, и я испытываю чувство облегчения, смешанное со страхом. Страхом, что это всё, чего он от меня хочет.
— К маме завтра вернусь, потом на развод подам, — откликаюсь тихо, наблюдая за тем, как в окно, с той стороны, бьётся мохнатая ночная бабочка.
Точно так же и я всегда летела на огонь Невского. Зная, что если не сгорю, то опалю крылья. И всё равно — мчалась по первому зову, даже если он не звал.
— Хорошо. Я хочу, чтобы ты с ним даже близко не встречалась. Теперь всё иначе будет.
Это его «всё иначе будет» заставляет меня перевернуться на живот и всмотреться в черты лица Давида. Такие бесконечно знакомые и одновременно неведомые. Будто совсем на другого человека смотрю, но знаю, что это Невский.