– Думала, – безапелляционно отвечает. – Встретил твою придурочную подружку. Она рассказала кое-что о нашем прошлом.
Ах, Мила, ведь подозревала, что моя импульсивная приятельница не сдержится перед тем, чтобы устроить пляски на костях Скуратова.
– И что же она рассказала? – интересуюсь, сводя брови, не понимая, о чём речь.
Он молчит некоторое время, просто изучая меня, будто за эти дни позабыл, как я выгляжу.
– Ты действительно поверила, что я не дал бы тебе денег на лечение нашего ребёнка?
Его вопрос как выстрел. Горячий, резкий, острый и очень болезненный. Я не пережила эти чувства, культивировала в себе все минувшие годы, взращивая на их почве ненависть к нему. А потому, вопреки сомнениям, ответ на его вопрос был один.
– Поверила. С чего бы мне не верить твоей матери?
Богдан трёт устало лицо, и во мне против воли загорается одна-единственная искра надежды.
– Тебе повезло, что вы с ней не были близко знакомы. – Он отходит от меня, делает глоток алкоголя, прокатывает его на языке и продолжает: – Когда я встал на скользкую дорожку, понимая, что за деньги для семьи могу расплатиться свободой или жизнью, она не возражала. Потому что ей было удобно не замечать моей деятельности, главное, чтобы вновь не пришлось идти работать. Так неужели ты думаешь, для неё имела значение жизнь внука, если она готова была пожертвовать сыном?
Мне становится дурно. Забираю со спинки кресла плед, кутаюсь в него и выхожу на веранду. Вечером прохладно и свежо. После наполненной выхлопными газами Москвы, чистота местного воздуха в первый день вызывала дурноту.
Хочется крикнуть ему: нет, так не бывает! Родители не поступают подобным образом с собственными детьми. Но я тут же вспоминаю человека, воспитывавшего меня с пелёнок. Того, кого я называла папой, кому верила и доверяла, а в ответ он ударил меня, когда я пришла просить помощи, потому что, казалось, он последний человек на земле, который способен помочь. А выяснилось, что передо мной враг, убивший мою мать и методично уничтожавший мою личность. Стиравший её и рисующий заново, так, как ему угодно.
– Можешь верить мне, можешь не верить, но я тебя никуда не отпущу, – раздаётся за моей спиной, и я оборачиваюсь, чтобы взглянуть в его глаза.
Он стоит, сжав губы, и тёмная щетина придаёт его облику опасность и хищность, того и гляди оголит клыки и зарычит.
– Ты знал, что Хмельницкий мой родной отец? – выдаю я своё тайное оружие на случай, если он решил, что со мной можно играть только по его правилам.
Брови Богдана взлетают вверх, и он начинает смеяться, будто услышал самую забавную шутку в мире.