— А ты о картошке спроси, — подсказала его мать, щупленькая проворная старушка.
— Во!—вскинулся Васька. — Как там в городе с картошкой? Идет или тоже цена — копейка?
Я растерялся: вспомнилось, как перед стипендией мы потерянно ходили по огромному двору базара и искали самую дешевую картошку, а вечером, поджарив ее на маргарине, до блеска скребли сковородку.
Васька въелся в меня рыжими глазами и с отчаянием и надеждой ждал ответа, посунувшись ко мне всем своим тщедушным телом.
Я молчал, а когда Васька нетерпеливо заерзал на стуле, сказал:
— Полтора рубля пуд, а в иной день и дороже.
И, памятуя, как боится он городской сутолоки и жуликов— они однажды на базаре отхватили бритвой карман его дубленого полушубка и унесли большие деньги, — прибавил:
— Только машин там тьма, того и гляди — задавят. И карманники есть.
Васька махнул рукой и откинулся на спинку стула.
— Мать честная! У меня, считай, больше шестидесяти пудов в погребе хранится — и никуда! А тут по полтора рубля. Это ж деньги!
Он покрутил лохматой головой и, сославшись на дела, ушел домой. За ним поспешно выскользнула за дверь его мать, а потом потянулись и другие соседи.
Надо бы попросить их посидеть, а если есть в доме что выпить, обязательно поднести по стаканчику, но, вопреки извечным правилам деревенского гостеприимства, я обрадовался, что отец не успел выставить на стол ни медовую брагу, ни припасенную на случай поллитровку.
Из соседей осталась лишь многодетная бобылка Верунька. Еще нестарая, со следами былой красоты, в затертой до блеска фуфайке и резиновых сапогах не по ноге — была она очень неказиста. Всегда бойкая на язык, Верунька стояла у порога необычайно тихая и задумчивая. Она будто ждала чего-то. Я тоскливо подумал, что вот и она начнет расспрашивать о городском житье, и тихая радость, не оставлявшая меня весь день, завяла вконец. Я уже не ощущал ничего, кроме пустоты, разочарования, и неподвижно сидел на подоконнике.
Отец, сторожко наблюдавший за мной, посмотрел на меня встревоженным взглядом.
— Устал, — сказал я, но, верно, не убедил его — враз опали под заношенным пиджаком по-стариковски худые плечи. А я никак не мог совладать с холодным равнодушием и мысленно поблагодарил Веруньку, когда она спросила:
— Не женился еще, студент?
Каждый раз она встречала меня этим вопросом. Была в нем и шутка, и не злая ирония к моему затянувшемуся одиночеству.
— Нет еще, — серьезно сказал я, хотя следовало ответить тоже шуткой.
Верунька удивленно вскинула широкие брови, озадаченная не то столь пресным ответом, не то еще чем-то, и беспечно подхватила: