Так и шло, кто не мог сразу устроиться, через какое-то время спивались, а кто поотчаяннее – в ватаги сбивались. Немного таких было, но были.
Как восстание началось – я на стройку и в подвал, под бетонную плиту, забился. У нас в лагере как раз новый барак начали строить. Повстанцы бегали по зоне, всех сгоняли, чтоб все вышли, чтобы все со всеми были. А кто спрятался, тех пиками – палками с заточенными гвоздями на конце – кололи, пока не выходили. Ну, я небольшого роста, забился в уголок за камень. Другие, которым невмоготу уже стало терпеть, выходили. А я за камнем спрятался, а потом еще трупом зэка, закололи пиками которого, отгородился. Так и отсиделся.
Восстание опера на пленку снимали – кто на пленке, тот и участник восстания, не разбирались, сам вышел или выгнали.
Но у нас пленку смотреть не настали. Как подавили восстание, всех, кто уцелел, кого не застрелили сразу во время подавления, сковывали наручниками по четверо, строили в колонну и выводили за зону. Там бульдозером траншея была вырыта, на краю расстреливали из пулемета и в ней хоронили. Одну колонну расстреляют, наручники снимут, землей присыпят и за другими идут. Далеко не водили, сразу за колючей в лесу расстреливали. Выстрелы хорошо были слышны.
Подвели нашу колонну к воротам, сделали перекличку. Все, думаю, отжил свое. А начальник лагеря, он сам фронтовик, всю войну прошел, на меня показал.
– Этого, – говорит, – обратно. Рано ему, пусть еще поживет.
Не осталось в живых и двух десятков из всего лагеря. Да и нас сразу же по другим лагерям раскидали, никого там не оставили, чтоб вновь прибывшим не рассказывали, и традиция не передавалась.
Подмывало меня спросить и не удержался. И виделся мне вопрос бестактным, но писательское любопытство пересилило:
– А какие ощущения были, когда на расстрел вели?
– Какие там могут быть ощущения… Жить хотелось. Вот и все ощущения. Мне тогда и семнадцати не исполнилось. Одиннадцать дней до семнадцати лет оставалось.
К освобождению год рождения с тридцатого на тридцать третий переправил. Писарю-то… Что говоришь, то он и пишет. Так постепенно, где по полгода, где по два, где по четыре месяца убавлял. Думал, избавлюсь от пятна: влип по мальчишеству, по глупости – зачем судимость всю жизнь за собой таскать. А теперь выйду, год рождения другой – и я не я, просто совпали фамилия, имя и отчество. Не редкость.
В тот же год осенью в армию забрали. Под Ленинградом служил. Станцию Пери знаешь?
– Я там вырос.
– Значит, знаешь. В Нижних Осельках служил, зенитчиком.
Как-то приезжает к нам в часть полковник из политуправления округа. Я его и раньше знал, он в войну в разведке работал. Походил по части и к нам на батарею зашел.