Она думала, что он о чем-нибудь ее попросит, но ему ничего не нужно было, кроме того, чтобы взять ее руку в свою, чтобы прижать к сердцу, чтобы она почувствовала, что в нем теперь нет ни злобы, ни презрения к ним, кого пригнали сюда, в Нижнюю Саксонию, заставили трудиться, чтобы убивать своих же людей, может быть, даже родственников.
И вот они все унижения и страдания одолели и теперь побеждают.
Почему?
Потому что у них вот такие глаза, как у этой женщины из России? Потому что в них добро и сострадание к нему, тому, кто унизил ее и превратил в раба?
Она вытирала ему слезы, которые никак не могли остановиться. Она понимала сердцем, что сейчас чувствует он.
– Мать, – повторил старик внятно, – мать.
9
На кухне работала одна немка, которая благоволила Федосье.
Если охранника не было поблизости, в плошку Федосьи она наливала суп из котла охранной команды – он был мясным.
Эта немка нахваталась русских слов и вперемешку с немецким разговаривала то с Федосьей, то с другими женщинами, у которых были дети.
Без труда можно было понять, почему эта немка – полноватая, с пухлыми щеками и маленькими голубыми глазами – выделяет женщин с детьми: своих ей не дал Господь, а материнское чувство жило в сердце.
– Матка, – сказала она однажды Федосье, – в другой раз последней подходи. Поняла?
И когда Федосья подходила, получала мясной солдатский суп и какую-нибудь добавку.
В этот раз она задержала Федосью и быстро заговорила:
– Вас не сегодня, так завтра из лагеря погонят. Там впереди мост есть, длинный такой, через реку, поняла? Вас всех на этот мост загнать хотят, я слышала. А мост взорвут вместе с вами, вот чего они хотят. Не ходите на мост.
Ее голубенькие глазки бегали по сторонам, она боялась, как бы охранники не услышали ее.
– Иди и другим скажи. Скоро конец войне, – и робко улыбнулась Федосье.
Весь барак узнал и про мост, и про скорый конец войны. Эти известия вселили в сердца вместе с надеждой на свободу страх: на мост через реку Лайну могли погнать в любой момент. Но, видимо, что-то у немцев не заладилось. К тому же авиация налетала чаще и внезапно, и отлаженная немецкая машина управления забуксовала.
Конечно, лучше всего было бы отсидеться на хуторе, но туда уже из лагеря не пускали.
Вечером где-то поблизости слышалась артиллерийская канонада, гремел бой.
Федосья долго не могла уснуть, задремала лишь под утро. Спала чутко, ожидая, что вот-вот раздадутся свистки охранников и надо будет быстро встать, построиться на плацу, затем, после проверки, идти на завтрак, а потом на завод.
Но никаких свистков не раздавалось, и Федосья, одевшись, пошла к дверям барака. Тут уже стояло несколько женщин.