Через несколько дней настала пора сняться с якоря. Роман должен был соблюдать все то, что говорил Тхоржевскому и Огареву. Надо было покинуть Женеву, направляясь в Париж.
2/14 сентября 1869 г. он зашел к Тхоржевскому с прощальным визитом, о чем в тот же день сообщал в Петербург:
«С Тхоржевским мы сегодня простились, даже облобызались, при чем он мне сказал, что дело наше он считает решенным, — весь вопрос будет в цене, в которой, он не сомневается, мы сойдемся в октябре. В искренности моего намерения он также не сомневается, даже Огарев не сомневается. А это редкость на моей стороне, и это уже для него, Тхоржевского, большая гарантия.
Вчера вечером он зашел ко мне, и мы отправились в Саfé du Musée, где застали Огарева. Сели, по его приглашению, за один стол. Из его слов видно было, что он работает тоже в предпринятом издании записок. Он вынул полученное им из Лондона письмо от Герцена и подал Тхоржевскому для прочтения. Когда Тхоржевский прочел его и возвратил Огареву, то сей последний сказал: «Теперь надобно написать Александру Ивановичу (Герцену), чтобы он не заключал условия с книгопродавцем Трюбнером, а чтобы написал нам, когда будет в Париже. Тогда вы (Тхоржевский) сообщите сейчас г. Постникову, и часть дела может еще решиться в Париже, а, пожалуй, и вместе могут приехать сюда». После двух свиданий, — продолжает Роман, — уже не знаю, чему я обязан, Огарев высказывает мне свое расположение, что, говорят, не в его характере. Показанная ему мною скромная искренность суждений, видимо, на него производит хорошее впечатление. Одно, о чем нетрудно было догадаться, это то, что он меня испытывал и, слава богу, я выдержал экзамен с величайшим успехом. Прощаясь со мною и подавая мне руку, Огарев сказал: «До свидания, — в октябре увидимся». Из Café мы с Тхоржевским прошли к нему, и тут он мне подал в красном переплете тетрадь, на крышке которой золотыми буквами вырезано: «Список бумаг князя П. В. Долгорукова». Затем он вручил мне написанный при мне собственноручно на конверте свой адрес и сказал, что это достаточно показать А. И. (Герцену) для того, чтобы с ним говорить конфиденциально, когда бы я случайно раньше узнал, что Герцен в Париже. Меня же он еще раз просил непременно сообщить ему сейчас свой парижский адрес, как равно и о том, не переменил ли я своего намерения. Прощаясь со мною, он подарил мне в красном переплете «Колокол» за 1868 г. и две ненаходящиеся в продаже брошюры Огарева и Герцена. Когда я спросил Тхоржевского, чем он позволит себя отблагодарить, то он долго отказывался, пока, наконец, вынул из кармана подписной лист на погребение умершего в больнице сестер милосердия Цверциакевича, бывшего двигателя демократической польской пропаганды в Лондоне. Его хоронят завтра. Я подписал 40 франков. Сегодня мы простились, как я сказал, поцеловавшись даже».